23

Увидев меня целой и невредимой, принц Гун вздохнул с облегчением.
– Слухи о вашей смерти путешествуют быстрее наших гонцов, – сказал он. – Я тут места себе не находил от беспокойства.
– Кажется, ваш брат очень хотел взять меня с собой на Небо, – саркастически ответила я, все еще слегка обиженная.
– Но в последнюю минуту он снова передумал, не правда ли? И даже помогал с Небес вашему спасению. – Принц Гун сделал паузу. – Очевидно, когда он приближал к себе Су Шуня, его ум уже был явно не в порядке.
– Очевидно.
Принц Гун оглядел меня с ног до головы и улыбнулся.
– Добро пожаловать домой, невестка. У вас было трудное путешествие.
– У вас тоже, – ответила я, заметив, что даже шляпа стала ему велика. Он беспрестанно сдвигал ее на затылок, чтобы она не падала ему на глаза
– Да, я похудел, – подтвердил он. – Но я никак не ожидал, что у меня съежится голова!
Я начала расспрашивать его о главном монахе. Принц Гун ответил, что это известный убийца, у которого есть прозвище – Рука Будды. И, действительно, оправдывая свое прозвище, он никогда не промахивался и обладал поистине беспредельными возможностями. В одной из фольклорных историй Царь обезьян, проехав в повозке тысячи миль, решил, что ему удалось спастись от преследования врагов, но оказалось, что он все еще сидит на ладони всемогущей божественной руки. Моя голова стала первой, которую знаменитый убийца не смог присоединить к числу своих многочисленных трофеев.
Принц Гун предложил мне присесть и поговорить – так началось наше долгое деловое сотрудничество. Это был человек широких взглядов, хотя с годами его темперамент давал о себе знать все сильнее и сильнее. Его воспитывали в точности так же, как Сянь Фэна, и временами он становился таким же капризным, упрямым и эгоистичным, как тот. Множество раз мне приходилось закрывать глаза на его черствость и заносчивость. Множество раз он словно бы ненароком унижал меня перед всем двором. Конечно, я могла бы заявить ему свой протест, но всякий раз я сдерживала себя, говоря, что должна научиться принимать принца Гуна таким, какой он есть, со всеми его недостатками и достоинствами. А достоинствами он обладал гораздо более впечатляющими, чем его брат. Он не закрывал глаза на реальность и был открыт для разных мнений и взглядов. Мы были нужны друг другу, особенно в первое время нашего общения. Будучи маньчжуром, он твердо усвоил еще с детства, что место женщины – в спальне, но полностью игнорировать меня он все равно никогда не мог. Без моей поддержки его власть переставала быть легитимной.
По мере того как мы лучше узнавали друг друга, ослаблялась взаимная настороженность. Я дала ему понять, что власть сама по себе меня не интересует и что единственное, чего я хочу, это помочь Тун Чжи добиться успеха. Самое удивительное, что тут наши мнения абсолютно совпадали. Иногда мы спорили, но всегда ухитрялись выходить из наших баталий примиренными. Чтобы упрочить наш новый государственный аппарат, мы распределили в нем для себя роли, причем я не побоялась занять в нем место номинального главы.
Играя на гордости принца Гуна, я воспламеняла его энергию и амбиции. Я считала, что если Нюгуру и я будем вести себя с ним покорно и робко, то он точно так же будет покорно вести себя с Тун Чжи. Мы практиковали конфуцианские принципы семейного уклада, и оба от этого только выиграли.
Да, я играла свою роль, хотя иногда такое ежедневное надевание маски казалось мне утомительным. Мне постоянно приходилось прикидываться, что без двора я абсолютно беспомощна. Мои министры работали только тогда, когда верили, что являются моими спасителями. Ни одна моя мысль не смогла бы получить их одобрение, если бы я не представляла ее как «мысль моего пятилетнего господина». Чтобы управлять другими, я научилась делать вид, будто управляема сама.
Чтобы доехать до Пекина, Нюгуру, Тун Чжи и всему Параду счастья потребовалось пять дней. К тому моменту, когда они приблизились к Воротам зенита, у людей и лошадей был такой измученный вид, словно в Пекин прибыла разбитая армия. Флаги повисли, туфли износились. Носильщики паланкинов с грязными и заросшими лицами тяжело волочили ноги, покрытые мозолями и волдырями. Гвардейцы плелись без строя и без удали.
Я вообразила как будет выглядеть Су Шунь и его Парад скорби, когда через несколько дней они тоже прибудут в Пекин. Тяжесть императорского гроба должна была сокрушить плечи носильщиков. В то же время Су Шунь скорей всего уже получил известие о моей смерти, и это должно было воодушевить его.
Однако радость возвращения домой повлияла на Парад счастья самым благоприятным образом. Все быстро построились, подтянулись, с гордостью выпятили грудь. Казалось, в городе никто понятия не имел о том, что случилось. Горожане выстроились перед входом в две линии и хлопали в ладоши. При виде императорских паланкинов толпа начала ликовать. Никто так и не понял, что в моем паланкине ехала не я, а мой евнух Ли Ляньин.
Нюгуру отпраздновала конец путешествия тем, что приняла подряд три ванны. Ее служанка рассказывала, что в последней она едва не утонула, потому что ухитрилась заснуть прямо в воде. Я позвала к себе Ронг и ее маленького сына, вместе мы навестили мать и брата. Я пригласила мать переехать ко мне во дворец, чтобы я могла о ней заботиться, но она отказалась, предпочитая оставаться там, где жила сейчас, в спокойном доме в отдаленном районе Пекина. Я не настаивала. Переселись она ко мне, и ей пришлось бы спрашивать разрешения на каждом шагу и по любому поводу. Ни пройтись по магазинам, ни встретиться со своими знакомыми. Ее мир будет замкнут пределами комнаты и сада, даже еду ей запретят готовить для себя самой Мне очень хотелось побыть с матерью подольше, однако я еще должна была встретиться с Нюгуру и обсудить с ней план действий в отношении Су Шуня.
– Если у тебя нет хороших новостей, то я не желаю ничего слушать! – предупредила она. – Это путешествие и так слишком сократило мое долголетие.
Я оглядывалась кругом. Все, на что падал взгляд, было разрушено варварами. Огромное зеркало Нюгуру поцарапано. Золотые статуи пропали, точно так же как вышитые панно со стен. Клозет пуст, кровать истоптана мужскими сапогами. Пол все еще усыпан осколками стекла. Художественная коллекция исчезла. Сады пришли в запустение. Рыбы, павлины и попугаи погибли.
– Страдание – это плод ума, – сказала Нюгуру, отхлебывая чай. – Надо разобраться со своими внутренними состояниями, и тогда ничего, кроме счастья, человек не почувствует. К тому же красота моих ногтей не пострадала, потому что на них всю дорогу были футляры.
Я посмотрела на нее и вспомнила, как она много дней подряд сидела в паланкине в насквозь промокшем платье. Я знала, насколько это тяжело, потому что сама испытывала то же самое, сидя на мокрых подушках. Ее стойкое желание сохранить достоинство в любой ситуации вызывало во мне самое глубокое восхищение.
Однажды во время путешествия мне захотелось выйти из паланкина и пройтись пешком. Нюгуру меня остановила: «Носильщики существуют для того, чтобы нас носить». Я возражала, что устала от долгого сидения и у меня все болит: «Я просто хочу проветриться». Она промолчала, однако выражение ее лица ясно говорило о том, что она меня не одобряет. Когда я все же решилась выйти на свежий воздух и пошла рядом с носильщиками, она была возмущена и дала мне понять, что чувствует себя оскорбленной. Я одумалась и быстро вернулась в паланкин.
– Не смотри на меня так, словно ты открыла новую звезду на небе, – сказала она, подбирая вверх волосы и придавая им форму вазы. – Я могу поделиться с тобой одной буддийской мудростью: «Чтобы что то иметь, надо не иметь ничего».
Для меня в этом изречении не было никакого смысла. Она разочарованно покачала головой.
– Спокойной ночи и хорошенько отдохни, Нюгуру, – сказала я на прощание.
– Только ты пришли мне поскорее Тун Чжи.
После стольких дней разлуки мне так хотелось побыть рядом с сыном! Но я знала Нюгуру. Когда речь заходила о Тун Чжи, ее желание было законом, и я ничего не могла этому противопоставить.
– Можно я пришлю его к тебе после ванны? – робко спросила я.
– Хорошо, – ответила она, и я пошла к выходу.
– Не пытайся взобраться слишком высоко, Ехонала, – услышала я вдогонку ее голос. – Открой себя для вселенной и принимай все, что к тебе приходит. В борьбе нет никакого смысла.

Принц Гун уехал в Мийюн и оставил меня в одиночестве заканчивать обвинение Су Шуня. Мийюн находился в пятидесяти милях от столицы, и Парад скорби должен был сделать там последнюю остановку. Су Шунь и гроб императора Сянь Фэна по расписанию прибывали в Мийюн рано утром.
Жун Лу было приказано вернуться к Су Шуню и постоянно оставаться рядом с ним. Су Шунь был уверен, что все идет по его плану и что я, его главное препятствие, уже устранена.
Когда процессия подошла к Мийюну, Су Шунь был пьян. Он был настолько возбужден, что начал заранее праздновать победу вместе со своим кабинетом. Возле императорского гроба были замечены местные проститутки, которые воровали с него украшения. Когда генерал Шэн Бао торжественно встретил Су Шуня в воротах Мийюна, тот радостно объявил ему о моей смерти.
Получив от генерала не слишком вразумительный ответ, он огляделся кругом и тут только заметил стоящего рядом с ним принца Гуна. Су Шунь приказал Шэн Бао вывести принца Гуна вон, однако тот не сдвинулся с места.
Тогда Су Шунь повернулся к Жун Лу, который стоял у него за спиной. Тот тоже не повиновался.
– Стража! – завопил Су Шунь. – Схватить этого предателя!
– А у вас есть документ, подтверждающий ваше право? – спросил принц Гун.
– Мое слово – вот вам документ! – ответил Су Шунь.
Тогда принц Гун сделал шаг назад, а генерал Шэн Бао и Жун Лу, наоборот, сделали шаг вперед. Увидев это, Су Шунь вздрогнул.
– Вы не имеете права! Я назначен Его Величеством! Я представляю сейчас последнюю волю императора Сянь Фэна!
Императорская гвардия образовала вокруг Су Шуня и его людей круг.
– Я вас всех повешу! – завопил Су Шунь.
По сигналу принца Гуна Шэн Бао и Жун Лу взяли Су Шуня под руки. Тот сопротивлялся и призывал на помощь принца Цзэ.
Прибежал принц Цзэ со своими подчиненными, однако императорские гвардейцы их оттеснили.
Принц Гун вытащил из рукава желтый свиток:
– Всякий, кто посмеет выступить против приказа Его Величества императора Тун Чжи, будет приговорен к смерти.
Пока Жун Лу разоружал охрану Су Шуня, принц Гун вслух читал составленный мной указ:
– Император Тун Чжи приказывает немедленно арестовать Су Шуня. Су Шунь обвиняется в организации государственного переворота.

Когда Парад скорби продолжил свое движение из Мийюна в Пекин, Су Шунь сидел в клетке на колесах и был похож на циркового медведя. От имени своего сына я проинформировала правителей всех китайских городов и провинций о том, что Су Шунь арестован и смещен со всех своих постов. Принцу Гуну я сообщила, что считаю обязательным иметь под своими ногами твердую почву. Мне хотелось знать, что думают и чувствуют провинциальные власти, чтобы государственная стабильность не нарушалась. Если начнутся волнения, мне хотелось подготовиться к ним заранее. Ань Дэхай взял на себя это задание, хотя сам был освобожден из императорской тюрьмы всего несколько дней тому назад. Он был весь забинтован, но чувствовал себя счастливым.
Отклики на арест Су Шуня приходили со всех концов страны. Я почувствовала сильное облегчение, когда поняла, что большинство губернаторов встали на мою сторону. А тем, кто сомневался, я не запрещала вести себя честно. Я дала им понять, что хотела бы встретить с их стороны абсолютную искренность, неважно, насколько их мнение о Су Шуне противоречит моему собственному. Мне хотелось, чтобы они знали, что я готова их выслушивать и принимать их рекомендации, и особенно это касалось вопроса о мере наказания Су Шуня.
Спустя короткое время Су Шуня осудили два высших чиновника, стоящие во главе министерства гражданской юстиции и первоначально входившие в лагерь Су Шуня. После этого свою поддержку мне выразили генерал Цзэнь Гофань и другие китайские министры. Я тогда назвала их «сидящими за забором», потому что, прежде чем принять решение, они долго и пассивно наблюдали за обеими сторонами конфликта. Цзэнь Гофань осудил Су Шуня за «грубое нарушение исторических обычаев». За ним выступили правители северных провинций. Они были возмущены тем, что Су Шунь оттеснил от государственных дел принца Гуна, и предложили передать власть императрице Нюгуру и мне.
Как только Су Шунь прибыл в Пекин, над ним начался судебный процесс Председательствовал принц Гун. Су Шунь и остальные члены «банды восьми» были признаны виновными в попытке развалить государство, что было по законам Цин одним из десяти тягчайших преступлений, вторым после мятежа. Су Шунь также был признан виновным в преступлениях против семьи и против общественных добродетелей. В составленном мной документе я назвала его преступления «отвратительными и непростительными», а его самого «неисправимым».
Принцу Цзэ была «дарована» веревка. Его отвели в специальную комнату, где его ждал крюк и скамейка. Там же присутствовал специальный слуга, который должен был помочь принцу Цзэ в том случае, если у него не хватит сил самому взобраться на скамейку. Именно этот слуга должен был выбить ее из под ног принца Цзэ, когда его голова окажется в петле.
Мне было трудно давать такие распоряжения, однако я понимала, что другого выбора у меня нет.
В течение нескольких последующих дней были лишены своих рангов и должностей все остальные союзники Су Шуня, включая главного евнуха Сыма. Сым был приговорен к смерти через битье кнутами, однако тут я вмешалась и предложила двору смягчить наказание, «чтобы новая эра начиналась с милосердия».
Сыновья Су Шуня были обезглавлены, однако я пощадила его дочь, причем мне пришлось ради такого случая обойти закон. Эта была очень милая и красивая девушка, которая когда то прислуживала мне в библиотеке. Совершенно не похожая на своего отца, она была очень доброй и сдержанной. Несмотря на то, что никакого продолжения знакомства с ней я не планировала, все же я решила, что она может остаться в живых. Все евнухи Су Шуня были забиты насмерть кнутами. Разумеется, они были всего лишь козлами отпущения, однако такая суровость необходима была для официального бюллетеня.
Что касается самого Су Шуня, то высший судебный совет рекомендовал подвергнуть его смертной казни через четвертование. Но и тут я решила, что приговор можно смягчить.
– Хотя Су Шунь достоин самого сурового наказания, – говорилось в декрете, предназначенном для всех наших подданных, – однако мы не можем без содрогания думать о такой крайней мере, как четвертование. Поэтому, ради подтверждения нашей снисходительности, мы приговариваем его к быстрой казни путем отсечения головы.
За три дня до казни Су Шуня в некоторых районах Пекина, где в основном жили его приверженцы, начался бунт. Они говорили о том, что Су Шунь был доверенным министром императора Сянь Фэна.
– Если Су Шунь действительно лишен всяких добродетелей и заслуживает столь суровой смерти, то не значит ли это, что мы должны сомневаться в мудрости Его Усопшего Величества? Или же мы должны подозревать, что последняя воля Его Усопшего Величества нарушается теперь?
Жун Лу подавил этот бунт. Я потребовала, чтобы принц Гун и Жун Лу взяли исполнение приговора над Су Шунем под свой контроль. Я просила их соблюдать крайнюю осторожность, потому что в прошлом уже бывали случаи, когда члены маньчжурских знаменосных родов спасали приговоренных к смерти и использовали этот инцидент в качестве предлога для начала восстания.
Но принц Гун не стал обращать внимания на мои предупреждения. В его глазах Су Шунь был уже мертв. Уверенный в полной поддержке населения, он даже предложил перенести место казни с овощного рынка на крупнейший скотный рынок, пространство которого могло вместить десятитысячную толпу.
Чувствуя некоторое беспокойство по поводу этих планов, я решила проверить палача. Для этого я послала Ань Дэхая и Ли Ляньина разведать обстановку, и они вернулись очень быстро с крайне неприятными новостями. Имелись неопровержимые улики, что палач был подкуплен.
Человек, назначенный двором для казни над Су Шунем, был известен под именем Раз плюнуть – он выполнял свою работу с поразительной скоростью. Я понятия не имела о том, что подкуп палача стал в государстве уже традицией. Чтобы увеличить свои доходы, представители этого грязного ремесла, начиная с самого палача и кончая точильщиком топора, работали сообща.
Уже в тюрьме приговоренному приходилось очень плохо, если его семья не смогла как следует подкупить нужных людей. К примеру, его костям и суставам наносились невидимые, незаметные посторонним глазам повреждения, из за которых узник на всю жизнь (в случае спасения) оставался калекой. Если же узник был приговорен к медленной смерти через четвертование, то палач, если его не подкупить, мог растянуть экзекуцию на девять дней и поддерживать в несчастном жизнь даже тогда, когда его тело уже превращалось в обрубок без конечностей. Но в случае хорошей взятки нож палача мог войти прямо в сердце несчастного, так что страдания его кончались мгновенно.
Я узнала, что, когда речь шла об обезглавливании, существовало несколько уровней «обслуживания». Семья приговоренного и палач приходили к соглашению путем переговоров. Если палач оставался неудовлетворенным, то он просто отрубал голову, которая откатывалась в сторону. С помощью подручных, которые прятались в толпе, эта голова могла «исчезнуть» и не находиться до тех пор, пока семья не отстегивала нужную сумму. После этого семье предстояло заплатить также за то, чтобы голова была пришита обратно к телу. Если же сумма сразу устраивала палача, то он выполнял свою работу так, чтобы после казни голова и тело соединялись друг с другом с помощью полоски кожи. Такой результат требовал от палача большого мастерства, но Раз плюнуть обладал в этих делах настоящим талантом.
Я попросила Жун Лу привести ко мне Раз плюнуть для беседы. Мне хотелось услышать собственными ушами, как идет подготовка к казни Су Шуня. Закон запрещал мне самой встречаться с таким человеком, поэтому я наблюдала за палачом из за тонкой перегородки.
– Слова «рубить» или «резать» не подходят для описания моей работы, – начал он на удивление приятным голосом. Это был маленький, коренастый человек с короткими и толстыми руками. – Правильное слово здесь – «отделять». Именно это я и делаю. Отделяю. Я держу нож за рукоятку лезвием назад и тупой стороной у локтя. Когда поступает приказ действовать, я выбрасываю нож в мгновение ока. Большинство людей, ожидающих смерти, при виде меня не способны устоять на ногах. Девять из десяти не могут даже путем встать на колени. Моему помощнику приходится поддерживать их за плечи и приподнимать косичку. В данном случае я буду стоять позади Су Шуня, слегка слева, чтобы он меня не видел. Мне же он будет виден с самого момента, как его доставят на эшафот. Я успею изучить его шею, чтобы правильно наметить место удара.
Для начала я ударю его левой рукой по правому плечу. Удар не должен быть слишком сильным, иначе приговоренный испугается и может даже отпрыгнуть. Этот удар должен всего лишь заставить его повернуть голову, и тут я резко выдвину локоть. Лезвие должно войти точно между шейными позвонками. Потом я начну поворачивать нож влево по окружности, но, прежде чем круг замкнется, я ногой дам приговоренному пинка, чтобы его тело упало прямо вперед. Бить надо быстро, иначе вся моя одежда будет забрызгана кровью, а это в моей профессии считается плохим предзнаменованием
Наступил день казни Су Шуня. Позже Жун Лу мне рассказывал, что он в жизни не видел, чтобы на казни присутствовало столько народа. Все прилегающие к площади улицы были запружены людьми, которые сидели даже на крышах и на деревьях. Дети заранее наполнили карманы камнями и распевали веселые песни. Пока клетка с Су Шунем двигалась по городу, люди награждали его плевками. Когда кортеж прибыл на место казни, все лицо Су Шуня было заплевано и разодрано до крови.
Перед тем как взойти на эшафот, Раз плюнуть опустошил бутылку с горячительным. Он все никак не мог поверить, что должен обезглавить самого Су Шуня, он привык получать от него приказы обезглавливать других.
Что касается самого Су Шуня, то он называл свой провал «лодкой, утонувшей в сточных водах». Он выкрикивал в толпу, что «императрицы – любовницы принца Гуна». Голова Су Шуня скатилась не хуже, чем у простолюдина.
Зрелище этой казни преследовало меня долгие годы. Я имела о ней самое живое представление благодаря описаниям Жун Лу. Ань Дэхай говорил, что после этой казни я стала громко кричать во сне и все убеждала кого то, что хочу родить дюжину детей и жить, как простая крестьянка. Еще Ань Дэхай говорил, что во сне я без устали вертела шеей, словно пытаясь ускользнуть от ножа.
Огромное состояние Су Шуня было поделено между представителями императорской семьи в качестве компенсации за перенесенные ими унижения. За одну ночь мы с Нюгуру стали очень богаты. Она принялась покупать драгоценности и одежду, а я платила шпионам. Пережитое покушение совершенно расшатало мои нервы и обострило тревогу за свою жизнь. Еще на эти деньги я купила оперную труппу Су Шуня. В моей одинокой жизни вдовствующей императрицы опера стала отдушиной.
Двор единогласно принял мое предложение, которое я сделала от имени Тун Чжи, о повышении в должности Жун Лу и Ань Дэхая. С этого момента Жун Лу занял высший пост в китайском военном командовании. Теперь он нес ответственность за безопасность не только Запретного города и столицы, но и всей страны, и носил титул: главнокомандующий императорскими военными силами и министр императорского дворцового хозяйства. Что касается Ань Дэхая, то к нему перешла должность главного евнуха Сыма. Он получил второй ранг, соответствующий рангу министра двора, выше которого евнух в Китае получить не мог.
После всех волнений мне необходимо было сделать небольшую передышку. Я пригласила Нюгуру и Тун Чжи в Летний дворец покататься по озеру Кунмин, подальше от разрушений, произведенных иностранными интервентами. Озеро было окружено плакучими ивами и покрыто цветущими лотосами. Плодородные поля вокруг напоминали мне местность к югу от реки Янцзы, где находился мой родной город Уху.
Тун Чжи пожелал кататься в большой лодке Нюгуру вместе с многочисленными гостями и придворными. Я же плавала в маленькой лодочке с Ань Дэхаем и Ли Ляньином на веслах. Красота окружающего ландшафта захватила меня полностью. Я так хорошо себя чувствовала, что мне даже показалось, что все трудности уже позади. Раньше я часто бывала в этой резиденции, однако всегда с великой императрицей Цзинь. Она так тщательно за мной следила, что я понятия не имела даже о том, как выглядит главный дворец.
В двенадцатом веке здесь находилась столица северного царства Сун. С течением времени императоры многих династий строили здесь разные павильоны, башни, пагоды и храмы. Во времена династии Юань озеро было расширено и стало частью императорской водной системы. В 1488 году императоры династии Мин, которые преклонялись перед естественной красотой природы, начали строить на озере императорскую резиденцию. В 1750 году император Чен Лун решил продублировать здесь полюбившиеся ему пейзажи Ханчжоу и Сучжоу. Прошло пятнадцать лет, прежде чем строительство дворца под названием «Город поэтического очарования» подошло к концу. Южный архитектурный стиль был тщательно скопирован. История этого дворца стала живой летописью царского двора и эталоном несравненной красоты.
Я любила прогулки по Долгому променаду – крытому коридору, разделенному на множество отделений. Он начинался от Ворот приглашения луны и заканчивался Павильоном десятифутового камня. Однажды, остановившись отдохнуть возле Ворот разгона туч, я вспомнила о госпоже Юн и ее дочери, принцессе Юнь. При жизни леди Юн запрещала мне общаться со своей дочерью. Я видела девочку только на спектаклях и на семейных праздниках. У нее был узкий носик, тонкие губы и слегка заостренный подбородок. Взгляд ее всегда казался сонным и отсутствующим. Интересно, как она поживает теперь и что ей сказали о смерти отца?
Девочку привезли ко мне. Она не унаследовала красоту своей матери, черты ее лица не изменились. Очень худенькая, в сером шелковом платье, она выглядела довольно жалкой и напомнила мне замерзший баклажан, так и не успевший достичь полной зрелости. Когда я пригласила ее сесть, она не посмела этого сделать. Казалось, что смерть матери наложила на нее неизгладимую печать. Принцесса крови и единственная дочь императора Сянь Фэна имела вид подкидыша.
Но дело не в крови императора Сянь Фэна и даже не в том, что я чувствовала какую то вину в смерти ее матери. Просто мне хотелось дать этой девочке шанс. Очевидно, я уже чувствовала, что Тун Чжи не принесет мне в будущем ничего, кроме разочарований, и поэтому решила сама вырастить эту девочку, чтобы посмотреть, какая между этими детьми будет разница. Спустя много лет, после смерти Тун Чжи, принцесса Юнь стала отдушиной в моей жизни.
Даже несмотря на то, что принцесса Юнь была сводной сестрой Тун Чжи, двор не позволял ей переселиться ко мне до тех пор, пока я официально ее не удочерила. В скором времени она доказала, что я не ошиблась. В начале испуганная и робкая, она постепенно выздоравливала. Я ласкала ее и уделяла ей так много внимания, как только могла. В моем дворце она пользовалась абсолютной свободой, хотя вначале и не спешила пользоваться ею в полной мере. Она была во всем противоположностью Тун Чжи, который обожал всякие приключения и шалости. Тем не менее с моим сыном они быстро поладили, и девочка стала для него чем то вроде положительного примера. Мои требования к ней ограничивались одним: она должна посещать занятия. В отличие от Тун Чжи, она очень любила учиться и оказалась способной ученицей. Наставники не уставали ее хвалить. Постепенно она расцвела и захотела большего. В этом желании я оказывала ей всяческую поддержку.
Когда принцессе Юнь исполнилось пятнадцать лет, она превратилась в настоящую красавицу. Один из министров предлагал выдать ее замуж за одного тибетского племенного вождя. «Это входило в намерения ее отца, императора Сянь Фэна», – напомнил мне министр.
Но я отклонила это предложение. Хотя с госпожой Юн мы никогда не были дружны, все же мне хотелось поступить с ней по справедливости. Ведь она когда то высказывала опасения, что ее дочь выдадут замуж за «дикаря». Я объявила двору, что принцесса Юнь – моя дочь по закону, и поэтому устраивать ее будущее входит в мои обязанности, а вовсе не двора. Вместо Тибета я отослала ее к принцу Гуну. Я хотела, чтобы принцесса Юнь получала образование у частных учителей и изучала английский язык. После обучения я намеревалась сделать ее своим личным секретарем и переводчиком.. Я твердо верила, что наступит такой день, когда я смогу лично побеседовать с королевой Англии.

24

Наконец то все приготовления к похоронам моего мужа были закончены. Чтобы построить специальную дорогу от дворца до императорской гробницы, потребовалось три месяца и девять тысяч рабочих. Носильщики, отобранные по весу и росту, день и ночь тренировали церемониальный шаг. Гробница находилась в провинции Чжили, не очень далеко от Пекина. Каждое утро на толстую доску ставили стол и стулья, вес которых приблизительно равнялся весу гроба. На стол ставили полную чашку с водой. По плечам носильщиков один из чиновников забирался на эту конструкцию и садился на стул. В его обязанности входило следить за тем, чтобы при движении вода в чашке не расплескалась. Тренировки носильщиков продолжались до тех пор, пока на стол не проливалось ни капли воды.
В сопровождении Жун Лу мы с Нюгуру совершили вояж с целью осмотреть гробницу. Официально она называлась Благословенная земля вечности. После долгого путешествия у меня сильно затекли и закоченели ноги. Солнце никак не хотело выглядывать из за туч. Нюгуру и я были в традиционных белых траурных одеждах. Дул сильный ветер. Нюгуру думала только о том, как бы поскорей вернуться назад.
Гробница меня очень тронула. Она состояла из двух мавзолеев, расположенных в поросших соснами горах. Сянь Фэн будет лежать в одном из них неподалеку от своих предков. Между мавзолеями пролегала церемониальная дорога, вымощенная мрамором и обрамленная огромными каменными скульптурами, изображавшими слонов, верблюдов, грифонов, лошадей и воинов. Мы прошлись по этой дороге и увидели павильон, в котором хранились золотые троны Сянь Фэна, и его желтые драконьи одежды. Их будут выносить во время ежегодных празднований памяти императора. Как и мавзолеи наших предков, последнее пристанище Сянь Фэна будет иметь своих слуг и охраняться гвардейцами. Губернатору Чжили было поручено тщательно следить за тем, чтобы ни одна живая душа не нарушала покой этого святого места.
Мы вошли в мавзолей, высеченный в цельной скале, его верхняя куполообразная часть называлась Городом сокровищ. В нижнюю часть, где располагалась собственно гробница, вела лестница.
При свете факела мы осмотрели внутренность гробницы. Она представляла собой сферу диаметром около шестидесяти футов, облицованную белым мрамором. В центре ее на резном основании стоял каменный саркофаг. Именно в него в день похорон будет помещен гроб императора Сянь Фэна.
С каждой стороны от него стояли по шесть саркофагов меньшего размера, розового цвета, с изображениями фениксов. Мы с Нюгуру переглянулись и поняли, что два из этих саркофагов предназначены для нас. На их крышках были высечены наши имена и титулы: «Здесь лежит Ее Материнское Величество благословенная императрица Ехонала» и «Здесь лежит Ее Материнское Величество безмятежная императрица Нюгуру».
Холод смерти пробрал меня до костей. В нос ударил запах смерзшейся земли. Жун Лу призвал главного архитектора. Это был человек лет шестидесяти, тощий и маленький, ростом едва ли не с ребенка. В глазах его светился ум, а поклоны он делал с такой грацией, что впору вспомнить главного евнуха Сыма. Я обратилась к Нюгуру, ожидая, что, может быть, она захочет первая что нибудь сказать. Но она только покачала головой. Тогда я приказала архитектору подняться с колен и спросила, что заставило его избрать именно это место для захоронения.
Он ответил:
– Я выбрал это место, основываясь на фэн шуй и расчетах. – Голос у него был чистым, с легким южным акцентом.
– А какие инструменты ты использовал?
– Компас, Ваше Величество.
– Что же такого особенного в этом месте?
– Согласно моим расчетам, а также расчетам других специалистов, в число которых входят императорские астрологи, именно здесь происходит дыхание земли. Центральная точка этого места впитывает в себя энергию вселенной. Именно здесь, по нашему мнению, самое подходящее место для рытья Золотого колодца. Именно здесь, в самой середине...
– А что Его Величество возьмет с собой? – перебила его Нюгуру.
– Кроме любимых золотых и серебряных скрижалей, книг и манускриптов, Его Величество возьмет с собой лампы. – Архитектор указал на два гигантских кувшина, стоящих по обеим сторонам от постели.
– Что у них внутри? – спросила я.
– Древесное масло и хлопковые жгуты.
– Вы считаете, что они будут гореть? – спросила Нюгуру, подходя поближе к кувшинам.
– Разумеется.
– Я хотела сказать, как долго они будут гореть?
– Вечно, Ваше Величество.
– Вечно?
– Да, Ваше Величество.
– Однако здесь сыро, – заметила я. – Видно, сюда откуда то просачивается вода.
– Какой ужас! – воскликнула Нюгуру.
– Против этого я предусмотрел дренажную систему. – Архитектор показал нам, что саркофаги слегка наклонены. – Вода будет стекать по специальным желобам вниз, а потом вытекать наружу.
– А как насчет безопасности? – спросила я.
– Ваше Величество, здесь предусмотрены три большие каменные двери. Каждая состоит из двух мраморных панелей, укрепленных на медной раме. Как вы сами можете видеть, внизу каждой двери, где обе панели сходятся, имеется углубление в форме половинки арбуза. Над этими углублениями, в толще стены я поместил по каменному шару. Дорожки для этих шаров уже готовы. Когда погребальная церемония завершится, мы сдвинем каменные шары с помощью специального крюка и заставим их упасть прямо в углубления. А когда шары упадут куда следует, двери будут закрыты намертво.
Мы наградили архитектора свитком с каллиграфической надписью, сделанной рукой Сянь Фэна, и он удалился. Нюгуру не терпелось поскорее уехать домой. Она не желала удостаивать архитектора обещанным ему обедом. Я убедила ее, что держать слово – для нас сейчас крайне важно.
– Если у него останется о нас приятное впечатление, то он, в свою очередь, сделает все, чтобы император Сянь Фэн покоился с миром, – сказала я. – Кроме того, нам придется снова сюда прийти в день похорон, а потом и наши кости тоже попадут сюда.
– Нет! – воскликнула Нюгуру. – Я ни за что не желаю сюда возвращаться! Мне нестерпим вид моего собственного гроба!
Я взяла ее за руку.
– Мне тоже нестерпим.
– Тогда пойдем отсюда скорее!
– Моя дорогая сестра, мы должны остаться всего лишь на обед.
– Почему ты пытаешься меня заставить, Ехонала?
– Мы должны завоевать полное доверие архитектора, – ответила я. – Нам надо помочь ему избавиться от его собственных страхов.
– Страхов? Каких страхов?
– В прошлом архитекторы и строители императорских гробниц очень часто замуровывались в этих самых гробницах вместе с гробом. Считалось, что после завершения работ от них уже нет никакой пользы. Здравствующие император и императрица боялись, что они могут рассказать дорогу разбойникам и раскрыть им секреты потайных ловушек. Наш архитектор тоже скорей всего боится за свою жизнь, и поэтому мы должны его ободрить и вселить уверенность в том, что ему ничего не угрожает. Даже более того, мы должны убедить его в том, что за его старание его вознаградят, а не накажут. Если мы этого не сделаем, то он вполне может решиться – для своей безопасности – вырыть в гробнице потайной туннель.
Нюгуру все таки согласилась остаться, и архитектор был успокоен.

Когда мы вернулись в Пекин, принц Гун предложил нам немедленно сформировать новое правительство. Я считала, что мы еще к этому не совсем готовы. Казнь Су Шуня усилила симпатию к нему в некоторых кругах общества. Меня настораживало, что мы получали из разных мест гораздо меньше писем с поздравлениями, чем ожидалось.
Людям нужно время, чтобы почувствовать к нам доверие. Я сказала принцу Гуну, что наше правление должно стать желательным для большинства. Чтобы получить моральное право на власть, мы должны иметь хотя бы видимость поддержки большинства.
И хотя принц Гун очень торопился, он согласился еще раз прощупать глубину политических вод. В качестве основы мы взяли проект генерала Шэн Бао, адресованный губернаторам всех провинций, в котором он предлагал ввести «трехногое правление»: Нюгуру и я как сорегентши и принц Гун как главный императорский советник в сфере исполнительной и законодательной власти.
Принц Гун решил, что нам следует перенять у иностранцев метод голосования. Он убеждал нас в том, что в европейских странах это главный метод легитимации власти. Причем мы сочли возможным разрешить губернаторам и другим государственным чиновникам голосовать анонимно, о чем в истории Китая никогда раньше не слыхивали. Я согласилась, хотя исход всей акции казался мне не слишком надежным. Проект генерала был растиражирован и разослан по всем провинциям вместе с бюллетенями для голосования.
Мы с волнением ждали результатов. К нашему большому разочарованию, половина губернаторов вообще не ответила на наш запрос, а четверть выразила желание переизбрать регентов Тун Чжи. Ни один бюллетень не выражал ни малейшей поддержки принцу Гуну, так что тот должен был признать, что недооценил влияние Су Шуня.
Это молчание и негативное отношение четвертой части государственных мужей не только сделали наше положение весьма шатким, но и нарушили режим работы: победа над Су Шунем обернулась для нас горечью. Люди всегда сочувствуют побитой собаке. Со всех концов страны начали поступать такого рода отзвуки, которые вполне могли в скором времени перерасти в восстание.
Я поняла, что мы должны действовать. Прежде всего, мы должны перегруппироваться, а потом решительно выступить. Мое предложение состояло в том, чтобы я и Нюгуру дали показания под присягой о том, что наш бывший муж в частном порядке перед смертью назначил принца Гуна главным советником при Тун Чжи. В обмен на такую хитрость принц Гун предложит двору сделать меня и Нюгуру соправительницами при нем. Его влияние заставит придворных высказаться в нашу пользу.
Принц Гун этот план одобрил.
Чтобы ускорить результаты, я посетила человека, с которым хотела связаться с самого момента падения Су Шуня: я встретилась с шестидесятипятилетним ученым Чжань Таем, весьма известной в обществе фигурой и ярым критиком Су Шуня. Сам Су Шунь настолько ненавидел этого достойного человека, что лишил его всех государственных титулов.
В благоприятный день я навестила Чжань Тая в его скромных апартаментах. Я пригласила его в Запретный город в качестве главного наставника Тун Чжи. Вся семья и сам ученый, удивленные и польщенные, бросились к моим ногам.
На следующий день Чжань Тай начал вести кампанию в мою пользу. Рассказывая всем и каждому о своем новом назначении, он попутно расхваливал меня за то, как мудро и дальновидно я умею распознавать истинные таланты. Он расписывал мою искреннюю заинтересованность в том, чтобы привлекать к работе в правительстве таких людей, как он. В результате потребовалось всего несколько недель, чтобы в мою спину подул попутный ветер.
Двор проголосовал, и мы победили.

30 ноября, через сто дней после смерти Сянь Фэна, девиз правления Тун Чжи был сменен с «предсказанного счастья» на «возвращение к порядку». Это придумал не кто нибудь, а Чжан Тай. Стоило нашим подданным по всей стране заглянуть в календарь, как они видели там слово «порядок».
В нашем обращении к нации, которое было составлено мной и отшлифовано Чжан Таем, мы подчеркивали, что ни я, ни Нюгуру не стремимся к власти. В качестве регентов, говорилось в обращении, мы призваны помогать Тун Чжи, пока он мал, однако при этом мы с нетерпением ждем дня своей отставки. Мы просили у народа проявить к нам снисхождение, простить нас и выразить нам свою поддержку.
Такой поворот дела вызвал в обществе великое ликование. Все в Запретном городе ожидали, что вот вот придется снимать с себя траурные одежды. В течение стодневного траура никто не облачался в другие цвета, кроме белого. А так как мужчинам не разрешалось к тому же бриться, то все они стали похожи на неопрятных отшельников со всклокоченными бородами и с торчащими из ушей и из ноздрей волосами.
В течение недели Дворец духовного воспитания был вычищен до блеска. Посреди тронного зала был установлен стол красного дерева, покрытый желтым шелком в весенних цветах. За столом стояли два обитых золотой парчой кресла, для меня и для Нюгуру. Стол отделяла от зала желтая полупрозрачная занавеска Этот символ говорил о том, что правим не мы, а Тун Чжи, трон которого стоял в самом центре зала, впереди нас.
В день инаугурации большинству высших чиновников было даровано право въехать в Запретный город либо в паланкинах, либо верхом на лошадях. Все приглашенные были одеты в роскошные меховые одеяния, украшенные лентами, кисточками и драгоценными камнями. Собрание сверкало бриллиантами и пестрело павлиньими перьями.
Без четверти десять Тун Чжи, Нугуру и я покинули свои дворцы. В паланкинах мы прибыли во Дворец высшей гармонии. Наш приезд был обозначен щелчком бича в тишине. Все присутствующие, несмотря на то, что возле дворца собралось более тысячи человек, хранили полное молчание – слышны были только шаги носильщиков по плитам двора. Меня захлестнули воспоминания о том, как я впервые вступила в Запретный город, и я едва сдерживала слезы.
Идя за руку со своим дядей, принцем Чунем, Тун Чжи впервые вступил во дворец в качестве китайского императора. Толпа синхронно упала на колени и начала отбивать земные поклоны.
Ань Дэхай, одетый в зеленое платье, расшитое стилизованными соснами, шел рядом со мной. Он нес мою курительную трубку, ставшую теперь необходимой мне. Я вспомнила, как несколько дней тому назад я спросила его, чего он больше всего на свете желает: мне хотелось наградить его по царски. Он робко ответил, что желал бы жениться и усыновить детей. Он считал, что его новое положение и достаток помогут ему завоевать любую понравившуюся женщину, и к тому же он не совсем лишился своих мужских способностей.
Я не знала, что и делать: то ли поддержать его, то ли отказать. Я понимала, что его гложут страсти, которые не оставляют ему ни минуты покоя. Не живи я в Запретном городе, я бы и сама, наверное, стала распутницей. Как и его, меня постоянно одолевали фантазии об интимной близости с мужчиной и телесных удовольствиях. Я проклинала свое вдовство и едва не сходила с ума от одиночества. Только страх быть пойманной на месте преступления и испортить тем самым будущее Тун Чжи удерживал меня от рискованных шагов.
Нюгуру и я сели в свои кресла позади нашего сына. С высоко поднятыми головами мы принимали поздравления от членов двора, правительственных чиновников и родственников королевской крови во главе с принцем Гуном. Рядом с убеленными сединами и бородатыми старцами принц казался очень молодым и красивым. Ему только что исполнилось двадцать восемь лет.
Я украдкой бросала взгляды на Нюгуру и в который раз восхищалась совершенством ее профиля. На ней было дивное золотое фениксовое платье, гармонирующее с головным убором и серьгами. Она грациозно кивала во все стороны, улыбалась и почти автоматически произносила одно слово:
– Встаньте.
У меня в отличие от Нюгуру церемония не вызывала большой радости. Мыслями я постоянно улетала в Уху, где маленькой девочкой плавала в озере. Я вспоминала, какой я тогда была свободной, как славно ныряла в свежую прохладу воды и гонялась за дикими утками. И вот теперь я стала самой могущественной женщиной в Китае, а между тем у меня из головы не выходит пустой гроб с моим именем и титулом, каллиграфически выведенными на крышке.
Я видела что мои чувства разделяет еще одна душа: из дальнего угла зала на меня бросал взгляды Жун Лу. Последнее время я была столь подавлена тенью Су Шуня, что не позволяла себе думать о Жун Лу. И вот теперь, сидя на троне, я смотрела в лицо этому человеку и чувствовала, что его тоже раздирают страсти. Меня угнетало осознание вины перед ним. Не в силах отделаться от своих желаний, сердцем я постоянно с ним флиртовала, а лицо мое при этом оставалось бесстрастным.
Принц Гун провозгласил конец церемонии. Мы с Нюгуру поднялись со своих кресел, и все в зале снова упали на колени. Я чувствовала своим затылком обжигающий взгляд Жун Лу, но не смела оглянуться.
В эту ночь, когда Ань Дэхай пришел ко мне, я его оттолкнула. Меня мучило внутреннее беспокойство, и я чувствовала отвращение к самой себе.
Ань Дэхай закрыл лицо обеими руками и, когда я приказала ему уйти, не тронулся с места. Щеки его горели. Он сказал, что не может выносить моих страданий. И еще он сказал, что прекрасно понимает, что со мной происходит. Он поблагодарил Небеса за то, что они сделали его евнухом, и он может полностью отдаться тому, чтобы разделять со мной мои неизмеримые несчастья.
– Наши страдания похожи, моя госпожа, – пробормотал он. А потом вдруг добавил нечто неожиданное: – Однако, моя госпожа, у вас есть способ от них избавиться. Будь я на вашем месте, я бы не преминул им воспользоваться.
Сперва я даже не поняла, о чем он толкует. Когда до меня дошло, я с силой хлестнула его по лицу. Мерзавец!
– Воля ваша, моя госпожа. – Он ничуть не смутился и словно был готов получить еще один удар. – Бейте меня, сколько вам угодно, моя госпожа. Я все равно скажу, что считаю нужным. Завтра начинается официальная похоронная церемония. Императрица Нюгуру уже отказалась идти. Император Тун Чжи также попросил его извинить, потому что погода слишком сырая и холодная. Вам придется в одиночестве представлять императорскую семью и проводить прощальную церемонию возле гробницы. А сопровождать вас туда будет командующий войсками Жун Лу! – Он смотрел на меня в упор, и глаза его сверкали от возбуждения. – Путешествие к гробнице долгое и скучное, – горячо зашептал он, – но его можно скрасить, моя госпожа!
Я отправилась к Нюгуру, чтобы удостовериться в том, что сказал Ань Дэхай. Я умоляла ее изменить решение и поехать вместе со мной. Она отказывалась на том основании, что у нее сейчас появилось новое увлечение, которое отнимает у нее массу времени: коллекционирование европейского хрусталя и стекла.
– Посмотри, как сказочно хороши эти хрустальные деревья! – Она демонстрировала свои экспонаты: стеклянные деревья высотой до плеч и стеклянные кусты высотой до колен, увешанные стеклянными колокольчиками. На полках во всех вазах стояли стеклянные цветы. С потолка, вместо китайских фонариков, свешивались серебристые стеклянные шары. Один из них Нюгуру подарила мне и велела повесить у себя в комнате. Я понимала, что ни за что его не повешу, потому что гораздо больше меня привлекали живые рыбки и птицы. Мне так хотелось вернуть назад всех моих птиц! Чтобы по утрам меня приветствовали павлины, а в небе летали голуби со свистками и колокольчиками, привязанными к лапкам. Я уже начала восстанавливать свой сад, а Ань Дэхай начал обучать новых попугаев. Он назвал их теми же именами, что и предшественников: Наставник, Поэт, Жрец и Конфуций. Он нанял мастера, который сделал деревянную сову, тут же названную им Су Шунь.
После прогулки по снегу я вернулась во дворец с порозовевшими щеками. Никогда еще я не чувствовала себя такой беззащитной. Что то должно было случиться, я это чувствовала! Я больше не могла подавлять свои чувства и в то же время боялась таких мыслей. Всю ночь я боролась с соблазнительными образами. Я понимала, что стою на краю обрыва: один шаг – и я упаду. И моему сыну придется даровать мне веревку. Пока сердце уносило меня вперед, к тому, что может случиться по дороге к гробнице, голова возвращала меня назад, к сыну.
Сердце и голова так и не смогли прийти к согласию. Меня одновременно мучили страсть и отчаяние. Жун Лу не показывался в поле зрения, даже когда мы остановились на ночлег в доме одного местного чиновника. Он прислал для моей охраны солдат, а когда я поинтересовалась, почему он сам отсутствует, он придумал какую то отговорку и просил передать свои извинения.
Меня это задело. Если бы мы убедились, что нравимся друг другу, но всякое развитие отношений для нас невозможно, нам было бы уже легче от того, что мы открыли друг другу свои чувства. Мы вместе могли бы повернуть ситуацию в благоприятную для нас сторону или, по крайней мере, успокоить шпионов. Я понимала, что разговаривать о чувствах тяжело, но это единственное, что мы могли сделать, – разделить друг с другом свою боль.
Меня злило то, что он не дал мне возможности выразить ему свою благодарность и восхищение. В конце концов, это он спас мне жизнь. Странно только, как он сам понимает свою роль в этом инциденте: он дал мне понять, что будь на моем месте, в джутовом мешке, Нюгуру, он повел бы себя точно так же. После вступления на новую должность он вернул мне жуи, который я ему послала в знак благодарности. Он сказал, что не заслуживает такой чести, и от этого я себя почувствовала абсолютной дурой. Он намекнул, что, хотя между нами в какой то момент и возникло нечто вроде влечения, но он постарался его в себе подавить.
Покачиваясь в паланкине, я старалась разобраться в своих мыслях. Мне казалось, что во мне живут две разные женщины. Одна была вполне разумной. Она нашептывала, что за тот статус, который я сейчас имею, нужно платить высокую цену, а значит, нужно тайно страдать и стойко выносить свое вдовство до самой смерти. Она убеждала меня, что наивысшее положение в китайской иерархии – уже само по себе для меня награда. Другая же просто с ума сходила. С первой она категорически не соглашалась и чувствовала себя пойманной в капкан и самой несчастной женщиной в Китае, несчастнее последней крестьянки.
Я никак не могла понять, с какой из них мне следует соглашаться или не соглашаться. Разумеется, я понимала, что не имею права порочить память императора Сянь Фэна, но в то же время считала, что проводить остаток своей жизни в одиночестве и тоске также несправедливо. Чтобы себя образумить, я снова и снова приводила себе примеры из истории о вдовствующих императорских наложницах, которые позволили себе адюльтер и кончили страшным наказанием. Их четвертованные тела мне снились каждую ночь. Но это мало помогало, и Жун Лу все равно не выходил из моей головы ни на минуту.
Я пыталась обуздывать свои чувства всеми известными мне методами. От Ань Дэхая и Ли Ляньина я узнала, что никаких романтических связей у Жун Лу не было, хотя свахи и сводники стучались в его дверь косяками. Я даже решила, что мне станет легче, если я сама возьму на себя роль свахи. Мне нужно научиться смотреть ему в лицо без внутреннего трепета, потому что будущее Тун Чжи зависит от безоблачности наших отношений.
Я вызвала в свою палатку принца Чуня и Жун Лу. Мой зять прибыл чуть раньше, и поэтому я спросила его о здоровье сестрицы Ронг и их сыночка. Он не мог удержаться от слез и сказал, что ребенок умер. При этом он во всем обвинял жену, считая, что все дело в неправильном кормлении. Сперва я просто не могла в это поверить, но потом согласилась, что, возможно, он и прав. У моей сестры были странные представления о питании. Она считала, что закармливать ребенка до состояния «толстопузого Будды» неправильно, и поэтому никогда не позволяла ему наедаться досыта. Никому и в голову не могло прийти, что все дело в психической болезни самой Ронг до тех пор, пока в будущем у нее один за другим не умерли еще два ребенка.
Принц Чунь умолял меня повлиять на сестру, потому что она снова беременна. Я обещала помочь и предложила ему рисового вина. Пока мы разговаривали, появился Жун Лу. Он был в военной форме и башмаках, покрытых грязью. Он присел за стол вместе с нами и пригубил вино. Я украдкой поглядывала на него, пока они беседовали с принцем Чуном.
Наш разговор с детей перескакивала на родителей, с императора Сянь Фэна на принца Гуна. Мы обсуждали, как счастливо повернулись наши дела после победы над Су Шунем. Мне хотелось обсудить дальнейшие наши шаги, ситуацию с восстаниями тайпинов, переговоры с иностранными державами, но принц Чунь чувствовал себя подавленным и постоянно зевал.
Жун Лу сидел напротив меня. Он выпил подряд пять чашек вина, и лицо его стало красным, как свекла. Но он все равно не пытался со мной заговорить.
– Жун Лу привлекателен даже в глазах мужчин, – сказал Ань Дэхай, осторожно заворачиваясь рядом со мной в одеяло. – Я восхищен вашей силой воли, моя госпожа, но ваши действия меня приводят в недоумение. Какая польза оттого, что вы себя ведете так, словно он вам безразличен?
– Мне нравится находиться в его обществе, и это все, что я могу себе позволить, – ответила я, глядя в потолок палатки и с тоской думая о том, какая ужасная ночь ждет меня.
– Не понимаю, – снова повторил евнух.
Я вздохнула:
– Скажи лучше, Ань Дэхай, правду ли говорят, что если долго точить кусок металла, то он может превратиться в иглу?
– Я не знаю, моя госпожа, из чего сделаны людские сердца, и поэтому на ваш вопрос отвечаю, что вряд ли.
– Я все время пытаюсь убедить себя в том, что в мире есть множество интересных вещей, ради которых стоит жить, кроме... стремления достичь невозможного.
– В результате все они сводятся к одному: к погоне за смертью.
– Да, как мотылек стремится к огню. Вопрос только в том, может ли он поступить по другому?
– В этом смысле любовь пропитана ядом, но никто не может обойтись без любви. – Он говорил твердым и абсолютно убежденным тоном. – Это что то вроде беззаветного служения.
– Боюсь, что я не первая, кто считает жизнь изменчивой, вечно петляющей рекой страданий.
– И при этом ваше сердце отказывается само себя защищать.
– Разве можно защититься от любви?
– Правда в том, что вы не можете прекратить думать о Жун Лу.
– Но ведь есть разные способы любить.
– И он тоже носит вас в своем сердце, моя госпожа.
– Тем хуже для него.
– Но вы хотя бы ищете способы, как себя успокоить?
– Я думаю о том, чтобы стать его свахой.
От удивления евнух едва не скатился с постели:
– Вы сошли с ума, моя госпожа!
– Но другого пути я не вижу.
– А как же ваше сердце, моя госпожа? Вы хотите, чтобы оно кровоточило до смерти? Если бы я смог продать все пролитые вами слезы, то стал бы богаче Цзэнь Гофаня.
– Надо его женить, и мое желание сразу же пропадет. Я себя заставлю. Помогая ему, я помогу самой себе.
Ань Дэхай немного помолчал.
– Вы слишком сильно его желаете, чтобы... – наконец сказал он.
– Я... – Но не нашла слов, чтобы закончить предложение.
– А вы когда нибудь думали о том, что будет, если он вдруг к вам придет? Например, сегодня, в полночь?
– Что это ты такое говоришь? – спросила я.
– Зная, чего хочет ваше сердце, моя госпожа, зная, что здесь безопасно, потому что мы не в Запретном городе, я могу поддаться искушению... То есть, попросту говоря, пригласить его сюда.
– Нет! Ни за что!
– О, моя госпожа, если бы я мог переупрямить самого себя! Если бы я не любил вас так сильно!..
– Обещай мне, Ань Дэхай! Обещай, что никогда этого не сделаешь!
– Тогда побейте меня! Потому что единственное мое желание – это снова увидеть у вас на лице улыбку. Вы можете считать меня сумасшедшим, но я должен высказаться. Я желаю вам любви так же сильно, как хочу вернуть свое мужское естество. Я просто не могу пропустить такую возможность.
Я встала и начала шагать взад вперед по палатке. Я понимала, что Ань Дэхай прав, надо что то предпринимать, пока ситуация окончательно не вышла из под контроля. Нетрудно было предугадать, к чему приведет меня страсть к Жун Лу. К тому, что придется расстаться с мечтой о будущем Тун Чжи.
Я позвала Ли Ляньина.
– Пригласи каких нибудь актрис из местного чайного дома, – приказала я.
– Хорошо, госпожа, иду.
– Полночных танцовщиц и певичек, – уточнил Ань Дэхай, чтобы его протеже не ошибся с заданием.
Ли Ляньин встал на колени:
– Я знаю тут одно место, приблизительно в четверти мили отсюда, под названием «Персиковая деревня».
– Иди и немедленно пришли оттуда трех лучших девушек к Жун Лу. Скажи, что это от меня.
– Хорошо, Ваше Величество. – Евнух поднялся с колен.
Я приподняла полог палатки и смотрела, как Ли Ляньин исчезает во мраке ночи. Мне показалось, что на меня навалилась какая то страшная тяжесть. Мой живот словно наполнился камнями. От той девочки, которая десять лет тому назад пасмурным летним утром вошла в Пекин, не осталось и следа. Она была такая наивная, доверчивая, любопытная! Ее переполняли юные и свежие чувства, и она готова была с радостью шагнуть навстречу жизни. Но годы, проведенные в Запретном городе, заставили ее свить вокруг себя кокон, и этот кокон затвердел. Историки потом будут описывать ее как жестокую и бессердечную правительницу. Они скажут, что ее железная воля позволяла ей преодолевать все препятствия на пути.
Когда я снова повернулась к Ань Дэхаю, он потрясенно смотрел на меня.
– Я такая же, как все, – сказала я. – И на земле нет места, куда бы я могла убежать.
– Вы совершили невозможное, моя госпожа!

Следующий день был безветренным. Сквозь легкие облачка просвечивали лучи солнца. Я сидела в паланкине и чувствовала себя гораздо спокойнее. Мне показалось, что теперь я могу думать о Жун Лу совсем по другому, что от прежнего напряжения не осталось и следа. Казалось, мое сердце приняло свершившееся и начало постепенно восстанавливаться из руин. Впервые за долгое время я почувствовала что то вроде надежды. Я стала женщиной, испытавшей худшее, и теперь мне уже нечего бояться.
Но сердце упрямо отказывалось все забыть, это стало ясно, как только за окном послышался топот копыт. Ко мне моментально вернулось прежнее сумасшествие, моя воля снова начала испаряться.
– Доброе утро, Ваше Величество. – Это был его голос. По моему телу прокатилась волна возбуждения и радости. Руки сами собой потянулись к окну, чтобы приподнять занавеску. Прямо передо мной было его лицо. Он был в роскошной парадной униформе и браво сидел на лошади.
– Ваши подарки мне очень понравились, – сказал он. – С вашей стороны это очень чутко. – Но глаза у него не улыбались, а губы разжимались с трудом.
– Я рада, – прошептала я, неимоверным усилием подавляя свои чувства.
– Вы ждете, чтобы я вам сказал, что ценю вашу жертву и исполнен за нее благодарности?
Мне хотелось ответить «нет», но губы меня не слушались.
– Вы жестоки, – сказал он.
Я понимала, что стоит мне расслабиться хоть на самую малость, и самообладание меня окончательно покинет.
– Вам пора возвращаться к своим обязанностям, – сказала я, задергивая занавеску.
Слушая удаляющийся топот копыт, я плакала. В моей голове звучали слова Нюгуру: «Боль имеет большой смысл. Она ведет нас к миру».
На рассвете следующего дня мы были у гробницы императора Сянь Фэна. Чтобы все приготовили, мне пришлось ждать три часа. Мне подали кашу на завтрак. Потом три монаха зажгли ароматические палочки и стали ходить вокруг меня. От сильных ароматов мне было тяжело дышать. Играла музыка, стучали барабаны, но ветер относил звуки в сторону. Вокруг расстилался суровый и величественный ландшафт.
Носильщики с гробом на плечах вошли в гробницу и установили его в каменный саркофаг. Я преклонила колени и начала читать молитвы, чтобы дух Сянь Фэна обрел покой в следующей жизни. Вместе со мной громко молились двести даосских и двести буддийских монахов и еще двести тибетских лам. Их голоса звучали в странной гармонии. Я оставалась коленопреклоненной перед алтарем, пока все присутствующие заходили в гробницу, чтобы сказать императору Сянь Фэну последнее прости. Рядом со мной стоял Ань Дэхай и подсказывал, что мне надлежит делать, шаг за шагом. А мне больше всего хотелось, чтобы он замолчал!
Я должна была зайти после всех и побыть с императором до самого последнего момента, пока гробницу не закроют.
Главный архитектор напомнил чиновникам, что следует точно соблюдать регламент. Расчеты показали, что гробница должна быть запечатана ровно в полдень, когда предметы не отбрасывают тени, «иначе небесная жизненная энергия начнет выливаться».
Ожидая своей очереди, я смотрела, как люди входят и выходят из гробницы. У меня начали затекать ноги. Я страшно соскучилась по Тун Чжи и пыталась вообразить, что он сейчас делает. Потом мыслями перекинулась к Нюгуру: интересно, не изменилось ли ее настроение? В тот день, когда она узнала, что всё ее розы погибли, она была сама не своя: варвары раскопали все клумбы в поисках спрятанных сокровищ. Там же, в саду, она обнаружила кости своего любимого попугая. Он был единственным в своем роде созданием, потому что умел петь буддийские мантры.
Потом мысли перекинулись к Ронг. Мне казалось, что вряд ли мои слова смогут утешить ее в связи со смертью сына.

Ронг слишком легко всего пугалась, но я не могла осуждать ее за то, что она считала Запретный город малоподходящим местом для воспитания детей. Я молилась, чтобы новая беременность принесла ей новые надежды.
Ань Дэхай вел себя сегодня очень странно. Он таскал с собой повсюду большой мешок. Когда я спросила, что в нем находится, он ответил, что плащ. Я никак не могла понять, зачем ему плащ, когда на небе, от горизонта до горизонта, не было видно ни одного облачка.
Выходящие из гробницы люди направлялись прямо ко мне. Они становились передо мной на колени и касались лбом земли, выражая тем самым свое соболезнование. Два старых вельможи едва передвигали больные ноги и почти ничего не видели, однако они наотрез отказались принять мою милость и настояли на том, чтобы выполнить ритуал по полной программе. Никого из подходивших не волновало, устала ли я или, может быть, проголодалась.
Солнце начало припекать. Мне становилось жарко. Возможно, все вокруг уже устали и жаждали поскорее вернуться домой, но с этикетом ничего нельзя было поделать. Поток людей не кончился. Люди занимали все пространство от входа в гробницу до каменного павильона. Краем глаза я заметила, что носильщики стали обмениваться шутками, а у гвардейцев скучающий вид. Лошади рыли землю копытами. Ветер приносил из пустыни какие то таинственные звуки. К тому времени, когда солнце поднялось над нашими головами, многие участники церемонии уже позволили себе несколько расслабиться, стали расстегивать верхние пуговицы на воротниках и садиться на землю в ожидании, когда закроют гробницу.
Наконец главный придворный астролог провозгласил, что уже пора. Меня пригласили в гробницу, и Ань Дэхай устремился вперед, чтобы проверить, все ли там в порядке.
Астролог сказал, что согласно обычаю я должна войти туда одна.
– Его Величество проведет с вами свои последние мгновения на земле.
Внезапно мне стало очень страшно и захотелось, чтобы рядом со мной оказался Жун Лу.
– Может быть... кто нибудь побудет вместе со мной? – спросила я. – Может быть, Ань Дэхай?
– Боюсь, что это невозможно, Ваше Величество, – с поклоном ответил главный астролог.
Ань Дэхай вышел из гробницы и сказал, что там все готово.
У меня дрожали коленки, но я заставила себя идти.
– Ваше Величество, – услышала я голос архитектора, – прошу вас выйти оттуда раньше полдня.
Туннель, ведущий вниз, был длинным и узким. Мне показалось, что по сравнению с тем, что мы видели с Нюгуру, здесь все изменилось. Я не слышала собственных шагов. Может быть, все дело в принесенной сюда мебели и коврах? В глаза мне бросились большие золотые настольные часы. Меня удивило: зачем Его Величеству часы? О жизни после смерти я знала очень мало, однако, если судить по тому, что я сейчас видела, мертвым, оказывается, нужно очень много вещей.
Я огляделась кругом и увидела картину. На ней был нарисован интерьер хижины в горном ландшафте. Посреди хижины сидела прекрасная женщина, держащая в руках кин. В окошко заглядывали цветущие персиковые деревья. Красота весенней природы контрастировала с меланхоличным настроением молодой женщины. Судя по всему, она ждала своего мужа или любовника. К своему крайнему изумлению, я заметила, что у женщины забинтованные ноги.
В углах погребальной камеры мягким светом горели масляные светильники, распространяя вокруг сладкий аромат. От этого света красная мебель казалась еще теплее. В углу стоял стол, на котором лежали стопки подушек, одеял и простынь. Здесь было уютно, как в спальне. Я увидела знакомые предметы обстановки Сянь Фэна, высокие спинки стульев с резьбой в виде лилий. На один из этих стульев я когда то повесила платье, когда осталась со своим мужем на ночь.
Мой взгляд невольно устремился на пустой саркофаг с моим именем. Он стоял совсем близко от гроба Сянь Фэна, словно я уже умерла и меня похоронили, как того желал Су Шунь и как едва не распорядился сам Сянь Фэн. Так вот чем могла закончиться моя жизнь! Вот место моего вечного упокоения, вдали от солнечного света, от весны, от Тун Чжи, от Жун Лу.
Предполагалось, что я должна теперь лить слезы. Именно этим по обычаю занимались все императрицы, и именно поэтому меня оставили теперь в одиночестве. Но слез у меня не было. А если и были, то я решила оставить их при себе. Потому что моя жизнь очень мало отличалась от погребения заживо. С некоторых пор моему сердцу запретили праздновать весны, а прошлой ночью, когда я послала проституток к Жун Лу, оно умерло окончательно. Девушка по имени Орхидея из города Уху никогда бы ничего подобного не позволила себе совершить.
Оказалось, что я вовсе не так сильна, как того хотелось бы мне самой. Ань Дэхай это тоже, кажется, понял прошлой ночью. Я самая обыкновенная женщина, и я люблю Жун Лу.
Я не знала, сколько времени я провела в гробнице. У меня даже не было желания возвращаться на солнечный свет. Все равно там не будет жизни, которую я хочу. Для меня там больше не будет смеха и радости. Я даже не могла заглянуть Жун Лу в глаза. Какой же смысл отсюда выходить?
Ровно в полдень двери во внешний мир будут наглухо закрыты. Самое интересное, что у меня совершенно не было страха. Здесь я чувствовала какое то странное умиротворение, здесь было так тепло и уютно, словно в утробе матери. И какое это облегчение, что все твои горести уже позади! Мне больше не будут сниться ужасные сны, и я не буду, просыпаясь, слышать от Ань Дэхая, что во сне я кричала. Мне больше не придется до такой степени унижаться, чтобы искать решения у своего евнуха. Я могу проститься с Жун Лу прямо здесь, в гробнице, и покончить навеки со всей своей болью и страданиями. Больше никому не удастся заставить меня страдать. Я могу превратить трагедию в комедию. Комичность ситуации в том, что меня восславят за то, что я добровольно последовала за Сянь Фэном в другой мир. Историки будут воспевать мои добродетели, а народ воздвигнет храм, в котором будущие поколения наложниц будут мне поклоняться.
Я взглянула на дверь, на углубление в форме половинки арбуза, на каменный шар, готовый в это углубление скатиться.
Мой гроб был расписан белыми лилиями. Я решила посмотреть, открыт ли он. Он оказался закрыт, во всяком случае, я не смогла приподнять его тяжелую крышку. Почему его закрыли? Роспись на нём была не в моем вкусе. Фениксы какие то неживые, узор слишком грубый, цвета крикливые. Будь я художником, я бы добавила сюда изящества и одухотворенности. Птицы бы у меня запорхали, а цветы зацвели.
Тут я заметила нечто, выбивающееся из всей этой гармонии. Плащ Ань Дэхая. Он постелил его здесь. Этот вполне земной предмет меня заинтересовал. Зачем Ань Дэхай оставил его в гробнице?
Послышались торопливые шаги, а затем взволнованное человеческое дыхание. Впрочем, я не была уверена, что все это происходит не в моем воображении.
– Ваше Величество! – раздался голос Жун Лу. – Уже полдень!
Не успев притормозить, он наскочил на меня, и мы упали на плащ Ань Дэхая.
Мы посмотрели друг другу в глаза, наши губы встретились.
– Это мой гроб, – зачем то сказала я.
– Именно поэтому я и посмел... – Его дыхание обжигало мне шею. – Совсем не грех украсть мгновение у вашей вечности. – Его руки коснулись моего платья.
Я почувствовала, что слабею, что сознание меня покидает. С неба лилась мелодия музыкальных трубочек, привязанных к лапкам голубей.
–Уже полдень, – услышала я свой собственный голос
– И мы в вашей гробнице, – ответил он, пряча лицо на моей груди.
– Возьми меня, – сказала я, обнимая его за шею.
Он отпрянул назад, тяжело дыша.
– Нет, Орхидея.
– Почему? Почему нет?
Он не стал объяснять. Я умоляла его, говорила, что никогда не желала другого мужчину. Я пыталась вызвать жалость и сострадание. Я очень хотела принадлежать ему. В ответ он только без устали шептал:
– О Орхидея, моя Орхидея!
На другом конце туннеля послышался шум. Это закрывались каменные двери.
– Архитектор приказал их закрыть! – Жун Лу, как ошпаренный, вскочил на ноги, и, схватив меня за руку, бросился к выходу.
И все прежнее вернулось ко мне. В голове пронеслись картины прежней жизни. Вечные усилия по поддержанию видимости, притворство, улыбки, за которыми скрывались слезы. Долгие бессонные ночи, одиночество, которое высосало из меня все силы и превратило почти в привидение.
Жун Лу тащил меня изо всех сил.
– Пошли, пошли, Орхидея!
– Зачем? Мне этого совсем не нужно.
– Tун Чжи тебя ждет. Ты нужна династии. И я... – Внезапно, словно опомнившись, он остановился. – Я надеялся служить вам, Ваше Величество, до конца своих дней. Но если вы решили остаться, то я остаюсь с вами.
Я заглянула в его наполненные слезами глаза и прекратила сопротивление.
– Но мы станем любовниками? – спросила я.
– Нет, – ответил он дрожащим голосом, но все таки твердо.
– Но ты хоть меня любишь?
– Да, моя госпожа, я готов отдать вам свое последнее дыхание, так я вас люблю.
Мы вышли на дневной свет и услышали за собой сперва рокочущий звук, а потом три глухих удара. Это каменные шары упали в предназначенные для них углубления.
При виде меня вся толпа бросилась на колени и долго и ожесточенно билась лбами о землю. Все в унисон повторяли мое имя. Тысячи людей лежали распростертые со всех сторон от меня, словно гигантский веер. Они истолковали мое желание остаться внутри гробницы как выражение преданности Его Величеству императору Сянь Фэну. Моя добродетель вызвала их благоговение.
И только один человек среди всех не преклонил колени. Он стоял поодаль, но я заметила его зеленое, расшитое соснами платье. Очевидно, он размышлял о том, какая судьба постигла его плащ.

конец