Форум
Последние изображения
Поиск
Регистрация
Вход
Страница 3 из 4 • 
1, 2, 3, 4 
1, 2, 3, 4 
VolontirAdministrator
Cine ingenuncheaza in fata lui Dumnezeu ,poate sta in picioare in fata oricui!
Радую своим присутствием, убиваю тишиной, выношу мозг,оставляю следы в памяти,разбиваю сердца - короче весь в делах..
Sex :
3621
717
Virsta : 43
20130625
“То, что называется смыслом жизни,
есть одновременно и великолепный смысл смерти”
(А. Камю)
есть одновременно и великолепный смысл смерти”
(А. Камю)
Последний раз редактировалось: N-E (Сб Янв 18, 2014 2:28 am), всего редактировалось 1 раз(а)
Опубликовать эту запись на:
Комментарии
Чт Июн 27, 2013 8:17 am
Как помочь другому пережить утрату ?
Непростая для многих людей миссия — поддержать человека, который перенес утрату. Смерть и трагические события в нашей культуре воспринимаются зачастую как выпадающие из повседневной реальности, противоречащие ей и даже в чем-то неприличные. И эта культура предлагает нам не так много подходящих способов оказать поддержку. Большинство этих способов — из прошлого, у многих они ассоциируются с устаревшей, «бабушкиной» речью. Поэтому и проявить сочувствие другу или коллеге, у которого умер близкий человек, бывает очень неловко. Просто сказать «соболезную» или «сочувствую» для многих оказывается слишком формально, а найти какие-то неформально звучащие слова — непростая задача. Ведь для того, чтобы быть искренним, нужно суметь описать свои чувства, а они бывают весьма сложными, чтобы сказать об этом в двух словах.
Другая задача поддержки в таких ситуациях — проявить свое понимание чувств другого человека. Но об этих чувствах мы можем только догадываться — у каждого своя, индивидуальная реакция на утрату. И сложность понимания этой реакции в том, что мы можем приписать человеку не те эмоции, которые он испытывает. И даже начать на него давить своими представлениями о том, что он должен испытывать. И тогда поддержка обернется для переживающего утрату дополнительными неприятными эмоциями — он может почувствовать давление на себя, непонимание со стороны окружающих и неразделенность своих чувств.
В нашей культуре считается, что лучше самостоятельно догадаться о том, что чувствует другой человек, чем спросить. Согласно этому предрассудку, мы должны быть телепатами, а иначе можно приобрести репутацию непонятливого и бесчувственного человека. Под влиянием этого стереотипа, многие люди играют в своеобразную коммуникативную угадайку со своим окружением, часто рискуя не угадать и попасть в ситуация неодобрения. Тогда как более надежный способ понять другого человека — проявить интерес к его переживаниям и желаниям. Необязательно задавать лобовые вопросы вроде «Что ты чувствуешь?» или «Что ты хочешь?» Можно спросить «Как ты сейчас?» или в какой-то другой форме обозначить свое внимание — главное, обозначить его.
С другой стороны, можно найти и плюсы в ситуации, когда культура скудно предлагает готовые формулы поддержки. Ведь готовые варианты действительно могут производить впечатление неискренности, потому что они типовые, а у каждого человека переживания уникальны. И, возможно, гораздо важнее проявление искреннего внимания, пусть и неловкое, чем искусное утешение, за которым может не считываться искренность. Поэтому и в этом тексте мы не будем рекомендовать готовых формул и правильных фраз, а скорее дадим информацию для лучшего понимания того, что может происходить с переживающим утрату, и как можно отнестись к этому бережно и с вниманием.
Что же может чувствовать понесший утрату человек? Как можно эти чувства понять и разделить? Доподлинно мы не можем этого знать, потому что вряд ли есть одна на всех реакция на утраты. Но есть в этой реакции моменты, которые могут оказаться универсальными, общечеловеческими. Психологи пытались выявить универсальные для разных людей черты горевания. Так появились психологические теории переживания утраты. Исследователи этого состояния выделяют несколько этапов горевания, каждый из которых неизбежно переживает, согласно этим териям, горюющий. И общая задача горевания — прожить все эти этапы, не застревая на одном из них. Иначе человеку бывает сложно вернуться к прежней жизни или начать новую — застревание на одном из этапов горя может привести в негативным эмоциональным и телесным симптомам.
Первый этап — реакция шока и протеста. Человек не принимает утрату — психика отказывается фиксировать этот факт. На житейском языке говорят: такое не умещается в голове; в это невозможно поверить и т.п. И на стадии шока эти слова приобретают не фигуральный, а буквальный смысл. При застревании на этой стадии человек живет так, словно бы ничего не случилось. Он может говорить о покойном как о живом, может отрицать очевидные для других людей факты. На окружающих это может производить пугающее и гнетущее впечатление. Часто в таких случаях окружение начинает сомневаться в психическом здоровье человека. Нельзя, конечно, сказать, что это благоприятное психическое состояние, но оно естественно для утраты. Вряд ли будет полезно для человека в таком состоянии, если его будут переубеждать в том, что он отказывается признавать. Любое давление здесь может принести вред. В такие моменты важно просто присутствовать рядом с человеком, реагировать на его пожелания. Скорее всего, психика сама справится с принятием случившегося. Излишне суетливая или настойчивая забота, преувеличенное внимание тоже могут раздражать переживающего утрату.
После этапа принятия, по логике теоретиков, должна следовать агрессивная стадия. Потерпевший утрату может в явной или скрытой форме переживать злость, гнев и подобные эмоции. Эти переживания могут быть направлены на окружающих, на случайных людей, на врачей, на работников ритуальных агентств, на священников, да и на высшие силы. Кому-то бывает важно найти виноватого и излить на него свой гнев. Кому-то может казаться, что окружающие не понимают всей глубины горя и ведут себя неподобающе и даже кощунственно. На этой стадии может возникать ощущения изоляции, отделенности от других людей. Вряд ли будет полезно для переживающего горе, если друзья или родственники будут его активно успокаивать или переубеждать. Возможно, полезно будет сказать, что вы понимаете эмоции этого человека, что на его месте вы могли бы чувствовать похожее. Важно сфокусироваться именно на эмоциях, говорить о них, а не о фактах и аргументах. А пострадавшим от агрессии можно потом вкратце объяснить состояние горюющего в его отсутствии.
В некоторых теориях горевания также выделяют стадию торга — когда горюющий словно бы торгуется с судьбой, пытаясь вернуть утраченное, пойдя на какие-то условия. Это может выглядеть весьма иррационально со стороны, но вполне логично для горюющего. Например, это могут быть мысли о том, что «если бы я все делал правильно, то мама была бы жива». Или даже в форме «если я исправлюсь, то все вернется, как было». Так может происходить переход на следующую стадию горевания — депрессивную. Чувство вины, самоупреки, направленная на себя агрессия — естественные для этой стадии процессы. Часто бывает, что окружающие активно переубеждают обвиняющего себя в том. Такие переубеждения могут только способствовать усилению чувства вины и ощущения изоляции. Любые, даже кажущиеся абсурдными, идеи горюющего имеет смысл выслушивать без спора. И то только после того, как человек оказывается выслушанным, можно предложить свое, альтернативное видение ситуации. Например, если горюющий считает, что мало сделал для покойного, то можно сказать, что вы можете понять такой ход мыслей, но вам сложно с ним согласиться, потому что знаете, как много делал ваш собеседник. В таких обсуждениях может быть полезным фокусироваться не на категориях «на самом деле» — не на фактах и обстоятельствах, а говорить о мыслях и чувствах — о том, как человек оценивает факты и обстоятельства.
Впрочем, и без чувства вины на депрессивной стадии может хватать непростых переживаний — печали, уныния, тоски, скорби, опустошенности, беспомощности и т.п. Окружающим бывает сложно видеть человека в таком состоянии, особенно если оно длится долго. Для горюющего может быть полезно, если к любым его переживаниям отнесутся с пониманием, сколько бы они не длились. Другое дело, что вы можете озвучивать свои эмоции по отношению к состоянию горюющего. Например, можно сказать, что вы беспокоитесь и переживаете за него, и предложить свою помощь. Или можно озвучить свое желание что-то сделать для горюющего, а если в ответ будет получен отказ, то можно предложить обращаться к вам в дальнейшем, когда понадобится. Можно более подробно расспрашивать об эмоциях, а также о том, что именно их вызывает — какие мысли и воспоминания. Может быть полезно, если горюющий не отказывается, обсуждать эти мысли и воспоминания. Бывает полезно спросить, как к этим мыслям отнесся бы покойный, как бы он утешил горюющего.
Четвертая стадия горевания — адаптация к новой ситуации, постепенное ее принятие и формирование новых привязанностей. Собственно, начало новой жизни. Для человека, переживающего предыдущие стадии, может звучать кощунственно даже идея о том, что возможны новые привязанности и новая жизнь — без ушедшего человека. Тем не менее, психика человека чаще всего способна пережить утрату и адаптироваться к новым условиям. Конечно, след горя останется в жизни человека, но уже не в качестве непереносимой травмы, а в качестве горького, но обогащающего опыта. Культура разных народов предлагает много способствующих такому проживанию горя традиций, в рамках которых память о покойном может быть выражена в ритуалах и символах, да и сам процесс прощания приобретает символический характер. Например, это традиция поминок, посещения кладбищ в определенные дни, проведение церковных молебнов. В некоторых культурах есть традиция «уголков памяти» или memory boxes, где хранятся памятные предметы, фото, документы покойного. Создание личных ритуалов памяти — это возможность перевода эмоционального страдания изнутри вовне, его выражения и символизации. Вы можете рассказать горюющим о тех способах хранить память, которые известны вам. А чтобы это не было воспринято как навязчивость или давление, лучше делать это в нейтральной форме рассказа, а не в форме советов или рекомендаций.
Кроме классических подходов к гореванию, в современной психологии и психотерапии существуют постмодернистские подходы к переживанию утраты. Так, нарративные психотерапевты скептически относятся к идее о том, что все люди переживают одни и те же процессы горевания — к тому, что все должны пройти через этапы переживания, описанные психологами-модернистами. У каждого человека переживание утраты индивидуально, и зависит от множества разных факторов, каждый из которых учесть невозможно.
Кроме прочего, переживание горя зависит от культурных норм, которых часто бессознательно придерживается человека. Это не только общекультурные представления, распространенные в той или иной стране, но и более локальные, принятые в конкретной местности, в конкретной социальной группе, в семье. Особенности горевания связаны с отношением к смерти. Собственно, не во всех культурах смерть считается трагедией и поводом для сильного горя. Например, в индуизме смерть — радостной событие, потому что усопший освобождается от тягот жизни. На отношение к смерти влияют религиозные идеи, а также те значения, которыми наделяется смерть в конкретной культуре.
Зачем нужно это знать? Когда мы пытаемся поддержать понесшего утраты человека, выразить свое сочувствие, мы исходим из своего понимания смерти и отношения к ней. Мы словно бы примеряем его ситуацию на себя и приписываем эту реакцию этому человеку. А она может сильно отличаться от того, что мы представили. Во-первых, представления о смерти, о том, как к ней относиться, у этого человека могут быть совсем иными. Для кого-то смерть обессмысливает и обесценивает жизнь, а для кого-то придает ей особую ценность и смысл. А для кого-то смерть может означать что-то совсем иное, о чем мы не знаем.
Кроме того, реакция на утраты очень сильно зависит от конкретной ситуации. Реакция на смерть человека, несколько лет лежавшего парализованным, может радикально отличаться от реакции на смерть молодого полного сил человека, неожиданно погибшего. А может и не отличаться — в том то и проблема, что житейская логика необязательно будет здесь работать. Часто бывает, что родственникам пожилого и долго болевшего перед смертью человека, говорят что-то вроде «Он долго болел» или «Что ж поделать, это было ожидаемо». Это сомнительные утешения, ведь родственник в такой ситуации может чувствовать глубокое горе, потому что у него были очень близкие отношения с ушедшим. Если же в отношениях не было близости, то необязательно переживание утраты будет острым. И если мы приписываем человеку страшное горе и ведем себя с ним соответствующе, то мы этим можем оказывать на него давление, ставить в неловкое положение. Иногда даже возникает осуждение со стороны окружающих, у которых есть свои представления о том, как должен вести себя перенесший утрату, что он должен чувствовать. Вряд ли такое отношение может помочь другому человеку, даже если он не убивается от горя — у него могут быть тихие, внешне незаметные эмоции, но они тоже достойны уважения.
Процесс горевания, как и поддержка горюющего — это не только психологический, но и социальный процесс, в котором много подспудных негласных норм. И поведение всех участников этого процесса оценивается на соответствие этим нормам. В одних кругах не принято показывать каких-либо эмоций, а принято стоическое отношение к трагедии. Стороннему наблюдателю это может показаться циничным хладнокровием. В других кругах приняты громкие и неистовые рыдания, сродни ритуальному плачу. И для постороннего человека это может выглядеть неуместно и даже пугающе. Поэтому, если вы хотите оказать поддержку горюющему, полезнее будет ориентироваться на его представления о том, что уместно. Об этом можно спросить — например, задать вопрос, что для него будет сейчас лучше.
Одна из особенностей постмодернистского психологического подхода к утрате — необязательность полного прощания с ушедшим человеком (как это постулируется в классических теориях утраты). Необязательно прощаться, ведь близкий человек ушел из жизни родных и друзей не полностью, а только физически — он остался в жизненных историях и воспоминаниях. И попрощаться можно только с физическим присутствием – для того, чтобы привыкнуть к другим формам присутствия умершего человека в жизни родных и друзей. Хорошей поддержкой для горюющего может оказаться расспрашивание о тех историях, связанных с ушедшим, в которых есть что-то светлое и утешительное. Можно спросить о том, какие истории о близком человеке сейчас хочется вспоминать горюющему. Также можно спросить, какие истории о себе самом хотел бы слышать покойный — как он хотел бы, чтобы его вспоминали. Такая необычная для нашей культуры форма вопросов может помочь преодолеть ощущение потери — сохранить психологическую связь с ушедшим. А поддерживающему — наладить эмоциональную связь с горюющим. И это может стать одним из неординарных и искренних способов поддержки, которых так иногда не хватает.
Непростая для многих людей миссия — поддержать человека, который перенес утрату. Смерть и трагические события в нашей культуре воспринимаются зачастую как выпадающие из повседневной реальности, противоречащие ей и даже в чем-то неприличные. И эта культура предлагает нам не так много подходящих способов оказать поддержку. Большинство этих способов — из прошлого, у многих они ассоциируются с устаревшей, «бабушкиной» речью. Поэтому и проявить сочувствие другу или коллеге, у которого умер близкий человек, бывает очень неловко. Просто сказать «соболезную» или «сочувствую» для многих оказывается слишком формально, а найти какие-то неформально звучащие слова — непростая задача. Ведь для того, чтобы быть искренним, нужно суметь описать свои чувства, а они бывают весьма сложными, чтобы сказать об этом в двух словах.
Другая задача поддержки в таких ситуациях — проявить свое понимание чувств другого человека. Но об этих чувствах мы можем только догадываться — у каждого своя, индивидуальная реакция на утрату. И сложность понимания этой реакции в том, что мы можем приписать человеку не те эмоции, которые он испытывает. И даже начать на него давить своими представлениями о том, что он должен испытывать. И тогда поддержка обернется для переживающего утрату дополнительными неприятными эмоциями — он может почувствовать давление на себя, непонимание со стороны окружающих и неразделенность своих чувств.
В нашей культуре считается, что лучше самостоятельно догадаться о том, что чувствует другой человек, чем спросить. Согласно этому предрассудку, мы должны быть телепатами, а иначе можно приобрести репутацию непонятливого и бесчувственного человека. Под влиянием этого стереотипа, многие люди играют в своеобразную коммуникативную угадайку со своим окружением, часто рискуя не угадать и попасть в ситуация неодобрения. Тогда как более надежный способ понять другого человека — проявить интерес к его переживаниям и желаниям. Необязательно задавать лобовые вопросы вроде «Что ты чувствуешь?» или «Что ты хочешь?» Можно спросить «Как ты сейчас?» или в какой-то другой форме обозначить свое внимание — главное, обозначить его.
С другой стороны, можно найти и плюсы в ситуации, когда культура скудно предлагает готовые формулы поддержки. Ведь готовые варианты действительно могут производить впечатление неискренности, потому что они типовые, а у каждого человека переживания уникальны. И, возможно, гораздо важнее проявление искреннего внимания, пусть и неловкое, чем искусное утешение, за которым может не считываться искренность. Поэтому и в этом тексте мы не будем рекомендовать готовых формул и правильных фраз, а скорее дадим информацию для лучшего понимания того, что может происходить с переживающим утрату, и как можно отнестись к этому бережно и с вниманием.
Что же может чувствовать понесший утрату человек? Как можно эти чувства понять и разделить? Доподлинно мы не можем этого знать, потому что вряд ли есть одна на всех реакция на утраты. Но есть в этой реакции моменты, которые могут оказаться универсальными, общечеловеческими. Психологи пытались выявить универсальные для разных людей черты горевания. Так появились психологические теории переживания утраты. Исследователи этого состояния выделяют несколько этапов горевания, каждый из которых неизбежно переживает, согласно этим териям, горюющий. И общая задача горевания — прожить все эти этапы, не застревая на одном из них. Иначе человеку бывает сложно вернуться к прежней жизни или начать новую — застревание на одном из этапов горя может привести в негативным эмоциональным и телесным симптомам.
Первый этап — реакция шока и протеста. Человек не принимает утрату — психика отказывается фиксировать этот факт. На житейском языке говорят: такое не умещается в голове; в это невозможно поверить и т.п. И на стадии шока эти слова приобретают не фигуральный, а буквальный смысл. При застревании на этой стадии человек живет так, словно бы ничего не случилось. Он может говорить о покойном как о живом, может отрицать очевидные для других людей факты. На окружающих это может производить пугающее и гнетущее впечатление. Часто в таких случаях окружение начинает сомневаться в психическом здоровье человека. Нельзя, конечно, сказать, что это благоприятное психическое состояние, но оно естественно для утраты. Вряд ли будет полезно для человека в таком состоянии, если его будут переубеждать в том, что он отказывается признавать. Любое давление здесь может принести вред. В такие моменты важно просто присутствовать рядом с человеком, реагировать на его пожелания. Скорее всего, психика сама справится с принятием случившегося. Излишне суетливая или настойчивая забота, преувеличенное внимание тоже могут раздражать переживающего утрату.
После этапа принятия, по логике теоретиков, должна следовать агрессивная стадия. Потерпевший утрату может в явной или скрытой форме переживать злость, гнев и подобные эмоции. Эти переживания могут быть направлены на окружающих, на случайных людей, на врачей, на работников ритуальных агентств, на священников, да и на высшие силы. Кому-то бывает важно найти виноватого и излить на него свой гнев. Кому-то может казаться, что окружающие не понимают всей глубины горя и ведут себя неподобающе и даже кощунственно. На этой стадии может возникать ощущения изоляции, отделенности от других людей. Вряд ли будет полезно для переживающего горе, если друзья или родственники будут его активно успокаивать или переубеждать. Возможно, полезно будет сказать, что вы понимаете эмоции этого человека, что на его месте вы могли бы чувствовать похожее. Важно сфокусироваться именно на эмоциях, говорить о них, а не о фактах и аргументах. А пострадавшим от агрессии можно потом вкратце объяснить состояние горюющего в его отсутствии.
В некоторых теориях горевания также выделяют стадию торга — когда горюющий словно бы торгуется с судьбой, пытаясь вернуть утраченное, пойдя на какие-то условия. Это может выглядеть весьма иррационально со стороны, но вполне логично для горюющего. Например, это могут быть мысли о том, что «если бы я все делал правильно, то мама была бы жива». Или даже в форме «если я исправлюсь, то все вернется, как было». Так может происходить переход на следующую стадию горевания — депрессивную. Чувство вины, самоупреки, направленная на себя агрессия — естественные для этой стадии процессы. Часто бывает, что окружающие активно переубеждают обвиняющего себя в том. Такие переубеждения могут только способствовать усилению чувства вины и ощущения изоляции. Любые, даже кажущиеся абсурдными, идеи горюющего имеет смысл выслушивать без спора. И то только после того, как человек оказывается выслушанным, можно предложить свое, альтернативное видение ситуации. Например, если горюющий считает, что мало сделал для покойного, то можно сказать, что вы можете понять такой ход мыслей, но вам сложно с ним согласиться, потому что знаете, как много делал ваш собеседник. В таких обсуждениях может быть полезным фокусироваться не на категориях «на самом деле» — не на фактах и обстоятельствах, а говорить о мыслях и чувствах — о том, как человек оценивает факты и обстоятельства.
Впрочем, и без чувства вины на депрессивной стадии может хватать непростых переживаний — печали, уныния, тоски, скорби, опустошенности, беспомощности и т.п. Окружающим бывает сложно видеть человека в таком состоянии, особенно если оно длится долго. Для горюющего может быть полезно, если к любым его переживаниям отнесутся с пониманием, сколько бы они не длились. Другое дело, что вы можете озвучивать свои эмоции по отношению к состоянию горюющего. Например, можно сказать, что вы беспокоитесь и переживаете за него, и предложить свою помощь. Или можно озвучить свое желание что-то сделать для горюющего, а если в ответ будет получен отказ, то можно предложить обращаться к вам в дальнейшем, когда понадобится. Можно более подробно расспрашивать об эмоциях, а также о том, что именно их вызывает — какие мысли и воспоминания. Может быть полезно, если горюющий не отказывается, обсуждать эти мысли и воспоминания. Бывает полезно спросить, как к этим мыслям отнесся бы покойный, как бы он утешил горюющего.
Четвертая стадия горевания — адаптация к новой ситуации, постепенное ее принятие и формирование новых привязанностей. Собственно, начало новой жизни. Для человека, переживающего предыдущие стадии, может звучать кощунственно даже идея о том, что возможны новые привязанности и новая жизнь — без ушедшего человека. Тем не менее, психика человека чаще всего способна пережить утрату и адаптироваться к новым условиям. Конечно, след горя останется в жизни человека, но уже не в качестве непереносимой травмы, а в качестве горького, но обогащающего опыта. Культура разных народов предлагает много способствующих такому проживанию горя традиций, в рамках которых память о покойном может быть выражена в ритуалах и символах, да и сам процесс прощания приобретает символический характер. Например, это традиция поминок, посещения кладбищ в определенные дни, проведение церковных молебнов. В некоторых культурах есть традиция «уголков памяти» или memory boxes, где хранятся памятные предметы, фото, документы покойного. Создание личных ритуалов памяти — это возможность перевода эмоционального страдания изнутри вовне, его выражения и символизации. Вы можете рассказать горюющим о тех способах хранить память, которые известны вам. А чтобы это не было воспринято как навязчивость или давление, лучше делать это в нейтральной форме рассказа, а не в форме советов или рекомендаций.
Кроме классических подходов к гореванию, в современной психологии и психотерапии существуют постмодернистские подходы к переживанию утраты. Так, нарративные психотерапевты скептически относятся к идее о том, что все люди переживают одни и те же процессы горевания — к тому, что все должны пройти через этапы переживания, описанные психологами-модернистами. У каждого человека переживание утраты индивидуально, и зависит от множества разных факторов, каждый из которых учесть невозможно.
Кроме прочего, переживание горя зависит от культурных норм, которых часто бессознательно придерживается человека. Это не только общекультурные представления, распространенные в той или иной стране, но и более локальные, принятые в конкретной местности, в конкретной социальной группе, в семье. Особенности горевания связаны с отношением к смерти. Собственно, не во всех культурах смерть считается трагедией и поводом для сильного горя. Например, в индуизме смерть — радостной событие, потому что усопший освобождается от тягот жизни. На отношение к смерти влияют религиозные идеи, а также те значения, которыми наделяется смерть в конкретной культуре.
Зачем нужно это знать? Когда мы пытаемся поддержать понесшего утраты человека, выразить свое сочувствие, мы исходим из своего понимания смерти и отношения к ней. Мы словно бы примеряем его ситуацию на себя и приписываем эту реакцию этому человеку. А она может сильно отличаться от того, что мы представили. Во-первых, представления о смерти, о том, как к ней относиться, у этого человека могут быть совсем иными. Для кого-то смерть обессмысливает и обесценивает жизнь, а для кого-то придает ей особую ценность и смысл. А для кого-то смерть может означать что-то совсем иное, о чем мы не знаем.
Кроме того, реакция на утраты очень сильно зависит от конкретной ситуации. Реакция на смерть человека, несколько лет лежавшего парализованным, может радикально отличаться от реакции на смерть молодого полного сил человека, неожиданно погибшего. А может и не отличаться — в том то и проблема, что житейская логика необязательно будет здесь работать. Часто бывает, что родственникам пожилого и долго болевшего перед смертью человека, говорят что-то вроде «Он долго болел» или «Что ж поделать, это было ожидаемо». Это сомнительные утешения, ведь родственник в такой ситуации может чувствовать глубокое горе, потому что у него были очень близкие отношения с ушедшим. Если же в отношениях не было близости, то необязательно переживание утраты будет острым. И если мы приписываем человеку страшное горе и ведем себя с ним соответствующе, то мы этим можем оказывать на него давление, ставить в неловкое положение. Иногда даже возникает осуждение со стороны окружающих, у которых есть свои представления о том, как должен вести себя перенесший утрату, что он должен чувствовать. Вряд ли такое отношение может помочь другому человеку, даже если он не убивается от горя — у него могут быть тихие, внешне незаметные эмоции, но они тоже достойны уважения.
Процесс горевания, как и поддержка горюющего — это не только психологический, но и социальный процесс, в котором много подспудных негласных норм. И поведение всех участников этого процесса оценивается на соответствие этим нормам. В одних кругах не принято показывать каких-либо эмоций, а принято стоическое отношение к трагедии. Стороннему наблюдателю это может показаться циничным хладнокровием. В других кругах приняты громкие и неистовые рыдания, сродни ритуальному плачу. И для постороннего человека это может выглядеть неуместно и даже пугающе. Поэтому, если вы хотите оказать поддержку горюющему, полезнее будет ориентироваться на его представления о том, что уместно. Об этом можно спросить — например, задать вопрос, что для него будет сейчас лучше.
Одна из особенностей постмодернистского психологического подхода к утрате — необязательность полного прощания с ушедшим человеком (как это постулируется в классических теориях утраты). Необязательно прощаться, ведь близкий человек ушел из жизни родных и друзей не полностью, а только физически — он остался в жизненных историях и воспоминаниях. И попрощаться можно только с физическим присутствием – для того, чтобы привыкнуть к другим формам присутствия умершего человека в жизни родных и друзей. Хорошей поддержкой для горюющего может оказаться расспрашивание о тех историях, связанных с ушедшим, в которых есть что-то светлое и утешительное. Можно спросить о том, какие истории о близком человеке сейчас хочется вспоминать горюющему. Также можно спросить, какие истории о себе самом хотел бы слышать покойный — как он хотел бы, чтобы его вспоминали. Такая необычная для нашей культуры форма вопросов может помочь преодолеть ощущение потери — сохранить психологическую связь с ушедшим. А поддерживающему — наладить эмоциональную связь с горюющим. И это может стать одним из неординарных и искренних способов поддержки, которых так иногда не хватает.
Чт Июн 27, 2013 8:20 am
Опыт Фрэнка
Мы пили светлое пиво «Бадвайзер» в университетском баре. Классы на сегодня закончились, и можно было немного поговорить, никуда не спеша. Фрэнк любит поговорить. Он всегда кладет свою пачку «Мальборо» в центр стола, чтобы собеседник мог угоститься, не прерывая мысли. Неделей раньше мне случилось наблюдать как к Фрэнку, выпрашивая немного денег, пристал черный парень, предлагая купить фотографию своей девушки. Фрэнк отдал пятерку, но фото оставил парню, похвалив ее красоту.
Фрэнк — капеллан университета. На официальные церемонии он надевает черный костюм священника с белым воротничком, но излюбленная его одежда — джинсы и свитер. Темная борода скрывает ассиметрию лица — последствие тяжелой болезни, как и маленькие, слабые, словно у ребенка руки. Он подвижен. Его фигура, блеск глаз, особая порывистость выявляют его искренний интерес к любому, с кем-бы он не встречался. Он человек для всех и каждый может воспринять его как своего. Когда я спросил его: «В чем источник твоей радости? Где ты находишь силы, чтобы каждому помочь?» Он ответил: «Я стараюсь молиться на протяжении часа в день, и я общаюсь с людьми». Бог и ближний. Больше ему ничего не надо. В тот вечер он рассказал мне свою историю, при этом попросив не называть его имени, так что Фрэнк — это псевдоним, впрочем, близкий по созвучию. Я передаю его рассказ так, как слышал, в 10 часов вечера, в прокуренном баре.
«Я родом из небольшого шотладского города. Отец был крут. Налившись крепким элем, он утверждал себя, и тогда под его горячую руку могли попасть и я, и мама. Мать была тихой, в быту кроткой, но ревностной католичкой, и под ее молчаливым, но сильным напором, по праздникам мы всей семьей отправлялись в церковь. Этим отец словно выполнял какой-то долг; мне же, откровенно говоря, было скучно. Мой старший брат в то время учился в Ватикане и готовился к принятию священства. Я не понимал его. Писал ему, звал назад, предлагал найти ему хорошую девушку в Шотландии. Мы были далеки друг от друга. Пожалуй, и сейчас это так.
Я рос очень живым ребенком, при этом очень чувствительным. Часто мне было жаль тех мальчишек, с которыми никто не дружил, я старался сблизиться с ними, как-то вовлечь в нашу школьную жизнь, полную подвижных игр и розыгрышей. Тогда я ощущал себя счастливым, несмотря на тягостные отношения с родителями. Я наслаждался присущим мне чувством физической быстроты и силы. Одинаково ловко у меня получалось играть в футбол и в настольный теннис. Уже к четырнадцати годам и в том и в другом виде спорта меня приглашали выступать в составе молодежной сборной Шотландии.
Да, у меня были проблемы тогда. Когда мне было пятнадцать, отец настаивал на том, чтобы я бросил колледж и пошел в подручные к его знакомому электрику. Это был бы верный заработок. Но как же мои спортивные надежды?
И тогда это случилось… На одной из тренировок я неудачно упал. Потом долго и сильно болело плечо, и я отправился к врачу. Тот осмотрел меня и отправил в госпиталь. Сказал, что для обследования, недели на две. Но я провел там два года. Это оказалась прогрессирующая дистрофия мышц. Боль стихла, но рука постепенно теряла подвижность, дошло до того что я не мог пошевелить даже пальцами. Мне делали различные процедуры, но было ясно, что инвалидом я останусь навсегда.
Я был в отчаянии. Я перестал чувствовать себя личностью, потому что у меня не теперь не было цели в жизни. Попросту я был никому не нужен. Хотя… Конечно, мама каждую неделю навещала меня, раза два приходил отец, брат писал ободряющие письма из Рима. Да, была еще девушка, она тоже не оставила меня. Расскажу о ней позже…
Я не мог одеваться. Я не вставал. Мышцы тела перестали слушаться меня так, что я не мог сходить в туалет. Я мочился в особый пластиковый сосуд, который клали мне в постель. С этим связана веселая история. Наверное, и тогда, когда я был подавлен бессилием, которое обрушилось на меня, природная жизнерадостность не умерла во мне. Помню женщина, навещавшая моего соседа по палате, как то сказала: «Знаешь, у твоей постели всегда собирается что-то вроде клуба». Часто я не мог удержаться, чтобы не подшутить над медсестрой, увлекавшейся очередной модной диетой: «Слушай, от этого патентованного дерьма ты толстеешь с каждым днем». И они не оставались в долгу. Однажды, в насмешку, медсестры проткнули дырку в сосуде, где собиралась моя моча и я ощутил что-то горячее и вонючее, струящееся по моим холодным обездвиженным голеням. Не знаю, но меня это даже взбодрило. Значит, я еще человек, раз надо мной можно пошутить.
Но я лежал. Я не двигался. Мое тело утратило чувствительность и подвижность. У меня не было цели, было оцепенение. И вот что случилось. Я лежал в неврологическом отделении. Помню, что в этот раз рядом со мной положили какого-то беднягу, перенесшего серьезную травму головы. Он плакал и все время причитал: «Я же был удачливый бизнесмен. У меня была отличная семья. Все складывалось так хорошо, а теперь… Теперь я не могу сложить паззл из нескольких частей, который за несколько минут сложит пятилетний ребенок. Впервые в жизни я не знаю что делать. Мои мозги не слушаются меня». Я пожалел его, чтобы как-то утешить, мне захотелось дотронуться до него. Тогда в палате была врач, и она вдруг крикнула мне: «Эй! Твои пальцы шевелятся». Я не мог в это поверить. Я боялся в это поверить. Я не хотел в это поверить. Тогда бы появилась надежда, а от этого стало бы еще больнее потом. Но врач настаивала: «Посмотри на свою руку!» И действительно: пальцы подергивались. И вот меня положили на операцию. Мне перешивали тело. Кожу с плеч — вот они, швы, — пересаживали на руки. Я плавал в боли. И, в общем-то, я не знал, зачем. На особых аппаратах растягивали мои ноги, разрабатывали руки. Это был хирургический успех, но психологический провал. Я вышел из больницы с документом пожизненного инвалида.
Государство позаботилось обо мне. Мне предложили какую-то легкую работу в доме для престарелых. Когда я в первый раз пришел в этот дом, я нажал в лифте кнопку последнего этажа. Потом я вышел на балкон и выбросил себя вниз.
Мне не повезло. Я переломал ноги. Я снова попал в больницу на несколько месяцев. Сделали несколько операций над коленными суставами. К хронической слабости рук прибавились трудности ходьбы. Но я и не хотел ходить, как и не хотел жить. Я терзал себя тем, что даже покончить с собой по-настоящему не смог.
Но, как вы помните, я с детства был настойчив. Я придумал способ смерти, казавшийся мне гарантированным. Перед моими глазами стоял перекресток автострады с оживленным движением, неподалеку от моего дома. Выписавшись из больницы, я приехал туда. Постоял, потом зажмурил глаза и резко вошел в двухсторонний поток мчащихся автомобилей.
И вновь… Я был искалечен, но не умер. Мне снова делали операции. Не знаю, сколько их я перенес.
Время шло, мне уже исполнилось двадцать. После всех этих больниц я стал пить. Может быть потому, что это казалось мне наиболее логичным. Все эти годы рядом со мной оставалась девушка, которая навещала меня и, как могла, старалась утешить. Она была чернокожая, из Уганды. Я действительно любил ее, но тогда начал специально искать других женщин. Я уничтожал себя.
Помню, как в одной из веселых компаний я так напился, что вместо нагрудного платка положил в карман пиджака жареную картошку и старался всех угостить. Тогда мы насмехались над газетой — католическим изданием, которая случайно оказалась в нашей компании. И там было объявление: «ТЫ ХОЧЕШЬ БЫТЬ СВЯЩЕННИКОМ?» Может быть, я смеялся больше всех, настолько нелепым мне все это представилось. Впрочем, там было что-то затронувшее меня — священники требовались для миссионерской работы в Африке… А я очень любил свою черную подругу. Не помню как, но я оторвал это объявление и на утро оно попалось мне, когда я выгребал из пиджака остатки жареной картошки. И… Я написал письмо. Парню, который дал это объявление. Прошел месяц, я уже забыл о письме, но он позвонил мне. Я так испугался, что сказал, будто он ошибся номером. Но потом я встретился с ним.
Этот человек, священник католического ордена спиританцев, изменил мою жизнь. От него я научился самому острому наслаждению — помогать другим. Я не знал, как это надо делать, но я чувствовал головой, сердцем и телом, что это мой путь. Теперь я жил в общежитии среди таких же девушек и парней, целью которых было облегчать боль других. Мы изучали психологию, медицину, мы учились сначала помогать друг другу. Я понял, как легко преодолеть боль, когда ты делишь ее на всех. Невозможно представить, но я со своим искалеченным телом прошел стомильное паломничество пешком. Я не знал, что может быть лучше этого: быть вместе с другими, идти и думать о Боге. «Да ты уже наш, твоя судьба быть священником», — сказал мне тогда духовный наставник. Рассмеявшись, я показал ему наш шотландский неприличный жест. Но он оказался прав. Я не знаю, как это вышло, но вскоре я принял сан.
Теперь я был одержим одним — отправиться в Африку. С моими болезнями и немощами это было почти невозможно. Но помните, я был настойчив. Оказавшись в Африке я не стал жить с другими священниками. Мне не хотелось кого-то обращать в свою веру. Мне хотелось просто быть вместе с черными людьми, наблюдать их жизнь, выучить их язык, понять их и до конца понять себя.
Они совершенно другие, они восхитительно другие. Они умеют быть простыми. Это простота совершенства. Я пил с ними их домашнее пальмовое пиво и учился их языку, сидя у ночного костра. Из миссии я уехал, вызвав недовольство вышестоящих членов Ордена. Я отправился в самую отдаленную деревню, где жили, как они сами себя называли, «грязные люди». Они противились цивилизации в любой форме. Они не хотели носить одежду. Они охотились только копьями. Я был очарован их жизнью. Единственное, от чего меня тошнило — от их излюбленного напитка, молока пополам с кровью. Это была настоящая первобытная жизнь. Когда ты болен, за тобой ухаживают по очереди все жители деревни. Они всем делятся друг с другом. Чувство их общинной принадлежности необыкновенно. Когда я спросил одного воина, как его имя, а по суахили это звучит «Кто твое имя?», он отвечал мне десять минут, перечислив всех своих предков, обстановку жилища и семейных богов. Я начал им рассказывать про Иисуса Христа. Они слушали меня доверчиво и с необыкновенным вниманием, а потом спросили: «Это твой брат?» «Да, — поначалу смутившись ответил я, — мой Брат». «Он скоро приедет к нам?» «Да» — отвечал я уже тверже, «Он скоро приедет к нам всем, а пока Он просил, чтобы мы соблюли Его заповеди». Эти милые простые люди были готовы слушать еще и еще, но, по правде сказать, с прощением у них получалось не очень успешно. А вот истории из Ветхого Завета, приводили их в восторг.
Но все же не зря я был у них. До сих пор я вспоминаю урок, который я получил от старой умирающей женщины. В том селении было поверье: счастливым будет тот, кто увидит вершину горы Килиманджаро, которая почти всегда покрыта облаками. И случилось, что когда я был приглашен как священник к умирающей, я взглянул вверх и увидел, что снежная вершина сверкает под лучами солнца. «В такой момент и умирает человек», — подумал я. И видимо на глазах у меня показались слезы. «Не плачьте, падре, — прошептала она. — Всегда помните то, чему вы научили нас: Христос не только умер, но и воскрес».
Приключений было много. И последнее из них весьма болезненное. У меня случилась страшная боль в животе и сильно распухли яички. Врачи в столице Танзании подозревали злокачественную опухоль и настоятельно рекомендовали лететь на операцию в Европу. Танзанийцы свою национальную авиакомпанию обычно называют «Может Быть». Может, самолет полетит, а может, нет. Опять не повезло: рейс отменили, в автобус на двенадцать мест набилось человек тридцать и я, с распухшими яичками, буквально лежал на головах. До соседней Кении ехали по жаре часов десять. Но это я уже плохо помню. Посадили меня на самолет в Амстердам, оттуда прилетел в родной Лондон. Ложусь в больницу, и моим лечащим врачом оказывается африканец, как раз из Танзании. Стоило прилетать? Судьба! Сделали операцию. Слава Богу, опухоль оказалась доброкачественной. Однако в Африку врачи возвращаться запретили. Начальство Ордена посоветовало: есть такой парень в Америке, Адриан ван Каам, поезжай у него учиться. И вот я здесь».
В Университете Фрэнк одновременно студент и капеллан. Ему сейчас немного за тридцать. Он увлеченно учится психотерапии, а вечера проводит в общении с ребятами из кампуса, часто заходя на спортивные соревнования и дискотеки. Он спиританин, девиз их Ордена — «Пригодный ко всему». Иногда они продолжают: «…и ни к чему не способный». Это шутка. Фрэнк любит шутить. Он не знает, сколько ему осталось жить. Он просто счастлив…
Мы пили светлое пиво «Бадвайзер» в университетском баре. Классы на сегодня закончились, и можно было немного поговорить, никуда не спеша. Фрэнк любит поговорить. Он всегда кладет свою пачку «Мальборо» в центр стола, чтобы собеседник мог угоститься, не прерывая мысли. Неделей раньше мне случилось наблюдать как к Фрэнку, выпрашивая немного денег, пристал черный парень, предлагая купить фотографию своей девушки. Фрэнк отдал пятерку, но фото оставил парню, похвалив ее красоту.
Фрэнк — капеллан университета. На официальные церемонии он надевает черный костюм священника с белым воротничком, но излюбленная его одежда — джинсы и свитер. Темная борода скрывает ассиметрию лица — последствие тяжелой болезни, как и маленькие, слабые, словно у ребенка руки. Он подвижен. Его фигура, блеск глаз, особая порывистость выявляют его искренний интерес к любому, с кем-бы он не встречался. Он человек для всех и каждый может воспринять его как своего. Когда я спросил его: «В чем источник твоей радости? Где ты находишь силы, чтобы каждому помочь?» Он ответил: «Я стараюсь молиться на протяжении часа в день, и я общаюсь с людьми». Бог и ближний. Больше ему ничего не надо. В тот вечер он рассказал мне свою историю, при этом попросив не называть его имени, так что Фрэнк — это псевдоним, впрочем, близкий по созвучию. Я передаю его рассказ так, как слышал, в 10 часов вечера, в прокуренном баре.
«Я родом из небольшого шотладского города. Отец был крут. Налившись крепким элем, он утверждал себя, и тогда под его горячую руку могли попасть и я, и мама. Мать была тихой, в быту кроткой, но ревностной католичкой, и под ее молчаливым, но сильным напором, по праздникам мы всей семьей отправлялись в церковь. Этим отец словно выполнял какой-то долг; мне же, откровенно говоря, было скучно. Мой старший брат в то время учился в Ватикане и готовился к принятию священства. Я не понимал его. Писал ему, звал назад, предлагал найти ему хорошую девушку в Шотландии. Мы были далеки друг от друга. Пожалуй, и сейчас это так.
Я рос очень живым ребенком, при этом очень чувствительным. Часто мне было жаль тех мальчишек, с которыми никто не дружил, я старался сблизиться с ними, как-то вовлечь в нашу школьную жизнь, полную подвижных игр и розыгрышей. Тогда я ощущал себя счастливым, несмотря на тягостные отношения с родителями. Я наслаждался присущим мне чувством физической быстроты и силы. Одинаково ловко у меня получалось играть в футбол и в настольный теннис. Уже к четырнадцати годам и в том и в другом виде спорта меня приглашали выступать в составе молодежной сборной Шотландии.
Да, у меня были проблемы тогда. Когда мне было пятнадцать, отец настаивал на том, чтобы я бросил колледж и пошел в подручные к его знакомому электрику. Это был бы верный заработок. Но как же мои спортивные надежды?
И тогда это случилось… На одной из тренировок я неудачно упал. Потом долго и сильно болело плечо, и я отправился к врачу. Тот осмотрел меня и отправил в госпиталь. Сказал, что для обследования, недели на две. Но я провел там два года. Это оказалась прогрессирующая дистрофия мышц. Боль стихла, но рука постепенно теряла подвижность, дошло до того что я не мог пошевелить даже пальцами. Мне делали различные процедуры, но было ясно, что инвалидом я останусь навсегда.
Я был в отчаянии. Я перестал чувствовать себя личностью, потому что у меня не теперь не было цели в жизни. Попросту я был никому не нужен. Хотя… Конечно, мама каждую неделю навещала меня, раза два приходил отец, брат писал ободряющие письма из Рима. Да, была еще девушка, она тоже не оставила меня. Расскажу о ней позже…
Я не мог одеваться. Я не вставал. Мышцы тела перестали слушаться меня так, что я не мог сходить в туалет. Я мочился в особый пластиковый сосуд, который клали мне в постель. С этим связана веселая история. Наверное, и тогда, когда я был подавлен бессилием, которое обрушилось на меня, природная жизнерадостность не умерла во мне. Помню женщина, навещавшая моего соседа по палате, как то сказала: «Знаешь, у твоей постели всегда собирается что-то вроде клуба». Часто я не мог удержаться, чтобы не подшутить над медсестрой, увлекавшейся очередной модной диетой: «Слушай, от этого патентованного дерьма ты толстеешь с каждым днем». И они не оставались в долгу. Однажды, в насмешку, медсестры проткнули дырку в сосуде, где собиралась моя моча и я ощутил что-то горячее и вонючее, струящееся по моим холодным обездвиженным голеням. Не знаю, но меня это даже взбодрило. Значит, я еще человек, раз надо мной можно пошутить.
Но я лежал. Я не двигался. Мое тело утратило чувствительность и подвижность. У меня не было цели, было оцепенение. И вот что случилось. Я лежал в неврологическом отделении. Помню, что в этот раз рядом со мной положили какого-то беднягу, перенесшего серьезную травму головы. Он плакал и все время причитал: «Я же был удачливый бизнесмен. У меня была отличная семья. Все складывалось так хорошо, а теперь… Теперь я не могу сложить паззл из нескольких частей, который за несколько минут сложит пятилетний ребенок. Впервые в жизни я не знаю что делать. Мои мозги не слушаются меня». Я пожалел его, чтобы как-то утешить, мне захотелось дотронуться до него. Тогда в палате была врач, и она вдруг крикнула мне: «Эй! Твои пальцы шевелятся». Я не мог в это поверить. Я боялся в это поверить. Я не хотел в это поверить. Тогда бы появилась надежда, а от этого стало бы еще больнее потом. Но врач настаивала: «Посмотри на свою руку!» И действительно: пальцы подергивались. И вот меня положили на операцию. Мне перешивали тело. Кожу с плеч — вот они, швы, — пересаживали на руки. Я плавал в боли. И, в общем-то, я не знал, зачем. На особых аппаратах растягивали мои ноги, разрабатывали руки. Это был хирургический успех, но психологический провал. Я вышел из больницы с документом пожизненного инвалида.
Государство позаботилось обо мне. Мне предложили какую-то легкую работу в доме для престарелых. Когда я в первый раз пришел в этот дом, я нажал в лифте кнопку последнего этажа. Потом я вышел на балкон и выбросил себя вниз.
Мне не повезло. Я переломал ноги. Я снова попал в больницу на несколько месяцев. Сделали несколько операций над коленными суставами. К хронической слабости рук прибавились трудности ходьбы. Но я и не хотел ходить, как и не хотел жить. Я терзал себя тем, что даже покончить с собой по-настоящему не смог.
Но, как вы помните, я с детства был настойчив. Я придумал способ смерти, казавшийся мне гарантированным. Перед моими глазами стоял перекресток автострады с оживленным движением, неподалеку от моего дома. Выписавшись из больницы, я приехал туда. Постоял, потом зажмурил глаза и резко вошел в двухсторонний поток мчащихся автомобилей.
И вновь… Я был искалечен, но не умер. Мне снова делали операции. Не знаю, сколько их я перенес.
Время шло, мне уже исполнилось двадцать. После всех этих больниц я стал пить. Может быть потому, что это казалось мне наиболее логичным. Все эти годы рядом со мной оставалась девушка, которая навещала меня и, как могла, старалась утешить. Она была чернокожая, из Уганды. Я действительно любил ее, но тогда начал специально искать других женщин. Я уничтожал себя.
Помню, как в одной из веселых компаний я так напился, что вместо нагрудного платка положил в карман пиджака жареную картошку и старался всех угостить. Тогда мы насмехались над газетой — католическим изданием, которая случайно оказалась в нашей компании. И там было объявление: «ТЫ ХОЧЕШЬ БЫТЬ СВЯЩЕННИКОМ?» Может быть, я смеялся больше всех, настолько нелепым мне все это представилось. Впрочем, там было что-то затронувшее меня — священники требовались для миссионерской работы в Африке… А я очень любил свою черную подругу. Не помню как, но я оторвал это объявление и на утро оно попалось мне, когда я выгребал из пиджака остатки жареной картошки. И… Я написал письмо. Парню, который дал это объявление. Прошел месяц, я уже забыл о письме, но он позвонил мне. Я так испугался, что сказал, будто он ошибся номером. Но потом я встретился с ним.
Этот человек, священник католического ордена спиританцев, изменил мою жизнь. От него я научился самому острому наслаждению — помогать другим. Я не знал, как это надо делать, но я чувствовал головой, сердцем и телом, что это мой путь. Теперь я жил в общежитии среди таких же девушек и парней, целью которых было облегчать боль других. Мы изучали психологию, медицину, мы учились сначала помогать друг другу. Я понял, как легко преодолеть боль, когда ты делишь ее на всех. Невозможно представить, но я со своим искалеченным телом прошел стомильное паломничество пешком. Я не знал, что может быть лучше этого: быть вместе с другими, идти и думать о Боге. «Да ты уже наш, твоя судьба быть священником», — сказал мне тогда духовный наставник. Рассмеявшись, я показал ему наш шотландский неприличный жест. Но он оказался прав. Я не знаю, как это вышло, но вскоре я принял сан.
Теперь я был одержим одним — отправиться в Африку. С моими болезнями и немощами это было почти невозможно. Но помните, я был настойчив. Оказавшись в Африке я не стал жить с другими священниками. Мне не хотелось кого-то обращать в свою веру. Мне хотелось просто быть вместе с черными людьми, наблюдать их жизнь, выучить их язык, понять их и до конца понять себя.
Они совершенно другие, они восхитительно другие. Они умеют быть простыми. Это простота совершенства. Я пил с ними их домашнее пальмовое пиво и учился их языку, сидя у ночного костра. Из миссии я уехал, вызвав недовольство вышестоящих членов Ордена. Я отправился в самую отдаленную деревню, где жили, как они сами себя называли, «грязные люди». Они противились цивилизации в любой форме. Они не хотели носить одежду. Они охотились только копьями. Я был очарован их жизнью. Единственное, от чего меня тошнило — от их излюбленного напитка, молока пополам с кровью. Это была настоящая первобытная жизнь. Когда ты болен, за тобой ухаживают по очереди все жители деревни. Они всем делятся друг с другом. Чувство их общинной принадлежности необыкновенно. Когда я спросил одного воина, как его имя, а по суахили это звучит «Кто твое имя?», он отвечал мне десять минут, перечислив всех своих предков, обстановку жилища и семейных богов. Я начал им рассказывать про Иисуса Христа. Они слушали меня доверчиво и с необыкновенным вниманием, а потом спросили: «Это твой брат?» «Да, — поначалу смутившись ответил я, — мой Брат». «Он скоро приедет к нам?» «Да» — отвечал я уже тверже, «Он скоро приедет к нам всем, а пока Он просил, чтобы мы соблюли Его заповеди». Эти милые простые люди были готовы слушать еще и еще, но, по правде сказать, с прощением у них получалось не очень успешно. А вот истории из Ветхого Завета, приводили их в восторг.
Но все же не зря я был у них. До сих пор я вспоминаю урок, который я получил от старой умирающей женщины. В том селении было поверье: счастливым будет тот, кто увидит вершину горы Килиманджаро, которая почти всегда покрыта облаками. И случилось, что когда я был приглашен как священник к умирающей, я взглянул вверх и увидел, что снежная вершина сверкает под лучами солнца. «В такой момент и умирает человек», — подумал я. И видимо на глазах у меня показались слезы. «Не плачьте, падре, — прошептала она. — Всегда помните то, чему вы научили нас: Христос не только умер, но и воскрес».
Приключений было много. И последнее из них весьма болезненное. У меня случилась страшная боль в животе и сильно распухли яички. Врачи в столице Танзании подозревали злокачественную опухоль и настоятельно рекомендовали лететь на операцию в Европу. Танзанийцы свою национальную авиакомпанию обычно называют «Может Быть». Может, самолет полетит, а может, нет. Опять не повезло: рейс отменили, в автобус на двенадцать мест набилось человек тридцать и я, с распухшими яичками, буквально лежал на головах. До соседней Кении ехали по жаре часов десять. Но это я уже плохо помню. Посадили меня на самолет в Амстердам, оттуда прилетел в родной Лондон. Ложусь в больницу, и моим лечащим врачом оказывается африканец, как раз из Танзании. Стоило прилетать? Судьба! Сделали операцию. Слава Богу, опухоль оказалась доброкачественной. Однако в Африку врачи возвращаться запретили. Начальство Ордена посоветовало: есть такой парень в Америке, Адриан ван Каам, поезжай у него учиться. И вот я здесь».
В Университете Фрэнк одновременно студент и капеллан. Ему сейчас немного за тридцать. Он увлеченно учится психотерапии, а вечера проводит в общении с ребятами из кампуса, часто заходя на спортивные соревнования и дискотеки. Он спиританин, девиз их Ордена — «Пригодный ко всему». Иногда они продолжают: «…и ни к чему не способный». Это шутка. Фрэнк любит шутить. Он не знает, сколько ему осталось жить. Он просто счастлив…
Чт Июн 27, 2013 8:24 am
Как Церковь относится к людям, которые выжили после попытки суицида?
Священник Димитрий Огнев
- Как Церковь относится к людям, которые пытались покончить с собой, но выжили?
- К человеку, который пытался покончить с собой, но выжил, Церковь относится с особой любовью. Как к потерпевшему кораблекрушение, но выжившему. Главное, что он выжил и в этом проявляется великая милость Божия, что Господь уберег человека от самовольного «небытия».
- Не считает ли Церковь, что к самоубийству людей подталкивает потусторонняя сила (типа дьявола)?
- Именно так Церковь и считает, потому что именно так и обстоят дела. Начинается все с мыслей о самоубийстве. Затем, если человек примет их, начинает соглашаться с этими мыслями, и дело может пойти и дальше. Вплоть до реализации мыслей в действии. Поэтому так важно бороться уже на уровне этих мыслей, отгонять их, а на исповеди покаяться в них. И тут самый главный наш помощник при «посещении» таких мыслей — молитва. Хоть кратенькая, но молитва от души, ума и сердца. И мысли улетучатся. Проверял:)
- Какая молитва помогает, когда хочется себя убить?
- Молитва мытаря: «Боже, милостив буди мне грешному(ой)». От всего сердца, ума и души произнесенная молитва мытаря избавит от всяких мыслей. Краткая молитва в такие «тяжелые» минуты лучше, так как ум не успевает рассеяться. Можно посоветовать всем, у кого есть такие навязчивые мысли каждое утро и вечер читать «Да воскреснет Бог…» и 90-ый псалом.
Молитва Честному Кресту Господню
Да воскреснет Бог, и расточатся врази Его, и да бежат от лица Его ненавидящии Его. Яко исчезает дым, да исчезнут; яко тает воск от лица огня, тако да погибнут беси от лица любящих Бога и знаменующихся крестным знамением, и в веселии глаголющих: радуйся, Пречестный и Животворящий Кресте Господень, прогоняяй бесы силою на тебе пропятаго Господа нашего Иисуса Христа, во ад сшедшаго и поправшаго силу диаволю, и даровавшаго нам тебе Крест Свой Честный на прогнание всякаго супостата. О, Пречестный и Животворящий Кресте Господень! Помогай ми со Святою Госпожею Девою Богородицею и со всеми святыми во веки. Аминь.
Псалом 90
Живый в помощи Вышняго, в крове Бога Небеснаго водворится. Речет Господеви: Заступник мой еси и Прибежище мое, Бог мой, и уповаю на Него. Яко Той избавит тя от сети ловчи, и от словесе мятежна, плещма Своима осенит тя, и под криле Его надеешися: оружием обыдет тя истина Его. Не убоишися от страха нощнаго, от стрелы летящия во дни, от вещи во тме преходяшия, от сряща, и беса полуденнаго. Падет от страны твоея тысяща, и тма одесную тебе, к тебе же не приближится, обаче очима твоима смотриши, и воздаяние грешников узриши. Яко Ты, Господи, упование мое, Вышняго положил еси прибежище твое. Не приидет к тебе зло, и рана не приближится телеси твоему, яко Ангелом Своим заповесть о тебе, сохранити тя во всех путех твоих. На руках возмут тя, да не когда преткнеши о камень ногу твою, на аспида и василиска наступиши, и попереши льва и змия. Яко на Мя упова, и избавлю и: покрыю и, яко позна имя Мое. Воззовет ко Мне, и услышу его: с ним есмь в скорби, изму его, и прославлю его, долготою дней исполню его, и явлю ему спасение Мое.
- Если я буду делать добрые дела, я стану счастливее?
- Доброе дело — поступок нравственный с внешней стороны, но не всегда духовный с внутренней. Если, например, я подал нищему 10 рублей — этот поступок можно считать добрым, нравственным. Но для чего я его сделал? Если в этот момент я шел со своей девушкой и сделал это для того, чтобы она увидела, какой я щедрый и подумала, что я буду хорошим мужем, то это не духовный поступок. Классический пример — выборы: когда нам все всё обещают и даже что-то делают (у нас перед домом одна из баллотирующихся партий положила перед выборами асфальт. На одежде рабочих была ярко написана название партии). Если же я подал нищему потому, что я в нем увидел человека, потому, что мне его стало жалко, то можно этот поступок считать духовным. Поэтому добрые дела зависят от того, с каким расположением я его делаю, для чего. Соответственно и счастье от творения добрых дел зависит именно от этого.
- Почему Бог против того, чтобы люди сами убивали себя?
- Мне кажется потому, что, убивая себя, люди уже не смогут сделать добрые дела тем, кому они должны будут сделать их по замыслу Божьему. Другими словами, в своей жизни у человека есть множество возможностей, когда он может сделать добрые дела ближнему своему. Иногда даже доброе слово может изменить человека, не говоря уже о добром поступке. Есть такая хорошая, на мой взгляд, мысль, что Бог забирает человека тогда, когда он уже ничего доброго не сможет сделать людям на земле. Поэтому самоубийца идет против замысла Бога не только о себе самом, но и о тех, кому он может быть полезен.
- Если я верю в Бога, но решу убить себя, Бог перестанет меня любить?
- Как ни странно, но Бог любит нас даже тогда, когда мы добровольно лезем в петлю (убиваем себя). Когда человек совершает самоубийство, он, образно выражаясь, поворачивается спиной к Солнцу. И что тогда он видит? Собственную черную тень. Так и самоубийца добровольно отворачивается от Бога, но Бог при этом с не меньшей силой продолжает любить его.
- Я верю в Бога, но все равно думаю о самоубийстве, мне очень плохо. Что мне делать?
- Могу посоветовать сходить и/или навестить тяжелобольных, находящихся в больнице, дом престарелых. Пообщаться с ними, принести что-нибудь поесть. Можно навестить, если есть возможность, психиатрическую больницу. Самое простое, что можно сделать, покататься по метро и каждому встречному нищему подавать милостыню (лучше в виде фруктов/еды). Знаете как радостно улыбаются нищие люди, когда вы даете им апельсин?
Священник Димитрий Огнев
- Как Церковь относится к людям, которые пытались покончить с собой, но выжили?
- К человеку, который пытался покончить с собой, но выжил, Церковь относится с особой любовью. Как к потерпевшему кораблекрушение, но выжившему. Главное, что он выжил и в этом проявляется великая милость Божия, что Господь уберег человека от самовольного «небытия».
- Не считает ли Церковь, что к самоубийству людей подталкивает потусторонняя сила (типа дьявола)?
- Именно так Церковь и считает, потому что именно так и обстоят дела. Начинается все с мыслей о самоубийстве. Затем, если человек примет их, начинает соглашаться с этими мыслями, и дело может пойти и дальше. Вплоть до реализации мыслей в действии. Поэтому так важно бороться уже на уровне этих мыслей, отгонять их, а на исповеди покаяться в них. И тут самый главный наш помощник при «посещении» таких мыслей — молитва. Хоть кратенькая, но молитва от души, ума и сердца. И мысли улетучатся. Проверял:)
- Какая молитва помогает, когда хочется себя убить?
- Молитва мытаря: «Боже, милостив буди мне грешному(ой)». От всего сердца, ума и души произнесенная молитва мытаря избавит от всяких мыслей. Краткая молитва в такие «тяжелые» минуты лучше, так как ум не успевает рассеяться. Можно посоветовать всем, у кого есть такие навязчивые мысли каждое утро и вечер читать «Да воскреснет Бог…» и 90-ый псалом.
Молитва Честному Кресту Господню
Да воскреснет Бог, и расточатся врази Его, и да бежат от лица Его ненавидящии Его. Яко исчезает дым, да исчезнут; яко тает воск от лица огня, тако да погибнут беси от лица любящих Бога и знаменующихся крестным знамением, и в веселии глаголющих: радуйся, Пречестный и Животворящий Кресте Господень, прогоняяй бесы силою на тебе пропятаго Господа нашего Иисуса Христа, во ад сшедшаго и поправшаго силу диаволю, и даровавшаго нам тебе Крест Свой Честный на прогнание всякаго супостата. О, Пречестный и Животворящий Кресте Господень! Помогай ми со Святою Госпожею Девою Богородицею и со всеми святыми во веки. Аминь.
Псалом 90
Живый в помощи Вышняго, в крове Бога Небеснаго водворится. Речет Господеви: Заступник мой еси и Прибежище мое, Бог мой, и уповаю на Него. Яко Той избавит тя от сети ловчи, и от словесе мятежна, плещма Своима осенит тя, и под криле Его надеешися: оружием обыдет тя истина Его. Не убоишися от страха нощнаго, от стрелы летящия во дни, от вещи во тме преходяшия, от сряща, и беса полуденнаго. Падет от страны твоея тысяща, и тма одесную тебе, к тебе же не приближится, обаче очима твоима смотриши, и воздаяние грешников узриши. Яко Ты, Господи, упование мое, Вышняго положил еси прибежище твое. Не приидет к тебе зло, и рана не приближится телеси твоему, яко Ангелом Своим заповесть о тебе, сохранити тя во всех путех твоих. На руках возмут тя, да не когда преткнеши о камень ногу твою, на аспида и василиска наступиши, и попереши льва и змия. Яко на Мя упова, и избавлю и: покрыю и, яко позна имя Мое. Воззовет ко Мне, и услышу его: с ним есмь в скорби, изму его, и прославлю его, долготою дней исполню его, и явлю ему спасение Мое.
- Если я буду делать добрые дела, я стану счастливее?
- Доброе дело — поступок нравственный с внешней стороны, но не всегда духовный с внутренней. Если, например, я подал нищему 10 рублей — этот поступок можно считать добрым, нравственным. Но для чего я его сделал? Если в этот момент я шел со своей девушкой и сделал это для того, чтобы она увидела, какой я щедрый и подумала, что я буду хорошим мужем, то это не духовный поступок. Классический пример — выборы: когда нам все всё обещают и даже что-то делают (у нас перед домом одна из баллотирующихся партий положила перед выборами асфальт. На одежде рабочих была ярко написана название партии). Если же я подал нищему потому, что я в нем увидел человека, потому, что мне его стало жалко, то можно этот поступок считать духовным. Поэтому добрые дела зависят от того, с каким расположением я его делаю, для чего. Соответственно и счастье от творения добрых дел зависит именно от этого.
- Почему Бог против того, чтобы люди сами убивали себя?
- Мне кажется потому, что, убивая себя, люди уже не смогут сделать добрые дела тем, кому они должны будут сделать их по замыслу Божьему. Другими словами, в своей жизни у человека есть множество возможностей, когда он может сделать добрые дела ближнему своему. Иногда даже доброе слово может изменить человека, не говоря уже о добром поступке. Есть такая хорошая, на мой взгляд, мысль, что Бог забирает человека тогда, когда он уже ничего доброго не сможет сделать людям на земле. Поэтому самоубийца идет против замысла Бога не только о себе самом, но и о тех, кому он может быть полезен.
- Если я верю в Бога, но решу убить себя, Бог перестанет меня любить?
- Как ни странно, но Бог любит нас даже тогда, когда мы добровольно лезем в петлю (убиваем себя). Когда человек совершает самоубийство, он, образно выражаясь, поворачивается спиной к Солнцу. И что тогда он видит? Собственную черную тень. Так и самоубийца добровольно отворачивается от Бога, но Бог при этом с не меньшей силой продолжает любить его.
- Я верю в Бога, но все равно думаю о самоубийстве, мне очень плохо. Что мне делать?
- Могу посоветовать сходить и/или навестить тяжелобольных, находящихся в больнице, дом престарелых. Пообщаться с ними, принести что-нибудь поесть. Можно навестить, если есть возможность, психиатрическую больницу. Самое простое, что можно сделать, покататься по метро и каждому встречному нищему подавать милостыню (лучше в виде фруктов/еды). Знаете как радостно улыбаются нищие люди, когда вы даете им апельсин?
Чт Июн 27, 2013 8:28 am
Черити Тилльманн-Дик поёт после пересадки обоих лёгких
«Вы никогда больше не сможете петь» — сказал её доктор. Но в своём рассказе о грани медицинских возможностей оперная певица сопрано Черити Тилльманн-Дик рассказывает историю двойного выживания — её тела после пересадки обоих лёгких и её духа, вдохновлённого непоколебимым желанием петь.
Вы могли не знать об этом, но сегодня вы вместе со мной отмечаете годовщину. Я не замужем, но год назад в этот день я очнулась от комы, в которой пробыла месяц. Это случилось после пересадки обоих лёгких. Я понимаю, это звучит невероятно! Спасибо.
За 6 лет до этого случая я начинала свою карьеру оперной певицы в Европе. И вдруг мне поставили диагноз идиопатическая лёгочная гипертензия — также известный как ЛГ. Это означает, что произошло утолщение лёгочных вен, и от этого правая сторона сердца работает с перегрузками и служит причиной того, что я называю обратный эффект Гринча. Моё сердце было в 3,5 раза больше обычного. Физическая активность становится тяжелой для людей в таком состоянии. И обычно после 2–5 лет жизни они умирают. Я пошла к специалисту, которая была светилом в этой области. И она велела мне бросить петь. Она сказала: «Эти высокие ноты убьют тебя». У неё не было никаких доказательств, чтобы подтвердить своё заявление о существовании связи между оперными ариями и лёгочной гипертензией. Однако она настаивала на том, что пением я подписываю себе смертный приговор. Я была очень ограничена в своих физических возможностях, но когда я пела, мои возможности были безграничны. Когда воздух выходил из моих лёгких, проходил через голосовые связки и звуком вылетал из моих губ, я была ближе всего к тайнам божественного. И я не собиралась бросать это занятие из-за чьих-то мрачных предчувствий.
К счастью, я познакомилась с доктором Реда Гиргис, который держал себя со мной очень сухо, но он и его коллектив из больницы Джонса Хопкинса хотели, чтоб я не просто выжила. Они хотели, чтобы я жила осмысленной жизнью. Это означало, что мне нужно пойти на компромисс. Я родом из Колорадо. Этот штат расположен на высоте 1.6 км. над уровнем моря. Я выросла там с 10 братьями и сёстрами и двумя любящими родителями. Высота обострила мои симптомы, поэтому я переехала в Балтимор поближе к докторам и поступила работать в консерваторию возле больницы. Я не могла ходить так много как раньше, поэтому я выбрала пяти-дюймовые каблуки, перестала употреблять в пищу соль, перешла на веганство и начала принимать большие дозы силденафила — также известного как Виагра.
(Смех)
Мой отец и дедушка постоянно искали новейшие лекарства в альтернативной или традиционной медицине для лечения ЛГ. Но после 6 месяцев Я не могла даже подняться на горку или хотя бы на один этаж, я едва могла стоять без ощущения, что вот-вот потеряю сознание. В моё сердце ввели катетер, чтобы измерить внутреннееартериально-лёгочное давление, которое в норме должно быть от 15 до 20. Моё давление было 146. Я люблю игратьпо-крупному. И это означало только одно. Есть совершенно убойное средство против лёгочной гипертензии под названием Флолан. Это не просто лекарство, это образ жизни. Доктора вживляют в грудь катетер, прикреплённый к насосу, который весит около 2 кг. Каждый день, 24 часа в сутки, этот насос висит на боку и доставляет лекарство прямо в сердце. И это не особо желательный препарат во многих смыслах. Это список побочных эффектов: Если вы будете есть слишком много соли, например, бутерброды с арахисовым маслом и желе, вы, скорее всего, окажетесь в реанимации. Если вы пройдёте через рамку металлоискателя, вы, скорей всего, умрёте. Если в вашем лекарстве окажется пузырёк воздуха, потому что его каждое утро нужно смешивать — и он останется в насосе, вы, скорей всего, умрёте. А если у вас кончится лекарство, вы умрёте наверняка.
Никто не хочет лечиться флоланом. Но когда он мне понадобился, это был подарок с небес. Через несколько дней я снова могла ходить. Через несколько недель я уже выступала. А через несколько месяцев у меня был дебют в Центре имени Кеннеди. Правда насос немного мешал во время выступления, поэтому я прикрепила его с внутренней стороны бедра с помощью ремня и эластичных бинтов. Я буквально сто раз прокатилась на лифте совершенно одна, запихивая насос в своё нижнее бельё, и надеясь, что двери не откроются внезапно. А трубка, торчавшая из моей груди, была кошмаром для костюмеров. Я закончила аспирантуру в 2006 году и получила грант, чтобы вернуться в Европу. Через несколько дней после возвращения я познакомилась с замечательным пожилым дирижёром, который начал предлагать мне партии. И вскоре я уже летала между Будапештом, Миланом и Флоренцией. Хотя я была привязана к этой уродливой, мешающей мне, требующей внимания механической игрушке, моя жизнь была похожа на весёлую оперную арию — очень сложную, но в хорошем смысле.
Затем в феврале 2008 года мой дедушка покинул этот мир. Он был очень значимым человеком для всей нашей семьи, и мы все его очень любили. Разумеется, после этого я не была готова к тому, что произойдёт дальше. Через 7 недель мне позвонили из дома. Мой отец попал в автокатастрофу и умер. Моя смерть в 24 года была вполне предсказуема. Но его — мне трудно выразить, что я тогда чувствовала, но это кончилось тем, что моё здоровье ухудшилось. Мои доктора и родители были против, но мне было нужно вернуться на похороны. Мне нужно было попрощаться хотькак-нибудь. Но вскоре у меня появились симптомы паралича правой стороны сердца, и мне пришлось вернуться поближе к клинике. Я знала, что, возможно, уже никогда не увижу дом.
Я отменила большинство летних выступлений, но одно, в Тель Авиве, осталось, и я полетела туда. После этого выступления я едва добрела от сцены до такси. Я села и почувствовала, как кровь отливает от лица. В самом сердце пустыни я почувствовала, что меня морозит. Мои пальцы начали синеть, я подумала: «Что происходит?» Я слышала как клапаны моего сердца с щелчком открываются и закрываются. Такси остановилось, я с трудом вылезла из него, чувствуя каждый грамм веса по дороге к лифту. Я буквально плюхнулась в квартиру и поползла в ванную, где и нашла причину проблемы: я забыла добавить самый важный компонент лекарства. Я умирала. И если бы я не смешала лекарство быстро, я бы уже никогда не вышла из этой квартиры. Я начала смешивать, хотя ощущение было такое, что сердцевот-вот выпрыгнет из груди, но я продолжала действовать. Наконец, когда я влила последнюю бутылочку и последний пузырёк вышел наружу, я прикрепила насос к трубке и легла, надеясь, что лекарство подействует как можно скорее. Иначе я бы встретилась с отцом раньше, чем ожидала. К счастью, через несколько минут я заметила сыпь у себя на ногах. Это был побочный эффект от лекарства, и я поняла, что буду жить.
Наша семья не робкого десятка, но тогда мне было страшно. Я вернулась в Штаты, с надеждой поскорее вернуться в Европу, но диагностика давления показала, что я не полечу никуда дальше больницы Джонса Хопкинса. Я выступала во многих местах, но когда моё состояние ухудшилось, хуже стал и мой голос. Мой доктор хотел, чтобы я записалась в очередь на пересадку лёгких. Я не хотела этого. У меня было 2 друга, которые недавно умерли через несколько месяцев после очень сложных операций. Я знала ещё одного парня с ЛГ, который умер в ожидании операции. Я хотела жить. Я думала, что стволовые клетки будут лучшим решением, но эта технология ещё не развилась до такой степени, чтобы я могла ею воспользоваться. Я официально сделала перерыв в своей карьере и отправилась в клинику Кливленда, чтобы снова подумать — в третий раз за пять лет — о пересадке лёгких. Я сидела там без особого энтузиазма и советовалась с главным хирургом-трансплантологом. Я спросила его: «Если мне понадобится пересадка, что мне делать, чтобы подготовить себя к операции?» Он сказал: «Будьте счастливы. Счастливый пациент это здоровый пациент». И одной этой фразой он сразу изменил мои взгляды на жизнь, медицину и Конфуция. Я по-прежнему не хотела делать пересадку, но через месяц я вернулась в больницу с несколько угрожающе [неразборчиво] распухшими лодыжками — очень красивые, правда? Это означало паралич правой стороны сердца.
Я наконец-то решила, что пора послушаться доктора. Пора лететь в Кливленд и погрузиться в томительное ожидание совместимых органов. Но на следующее утро, когда я ещё была в больнице, раздался телефонный звонок. Это был мой врач из больницы Кливленда Мари Будев. И у них были лёгкие. И они были совместимы. Их привезли из Техаса. И всё были по-настоящему рады кроме меня. Потому что, несмотря на их недостатки, я всю жизнь тренировала свои лёгкие и не горела особым желанием отказываться от них. Я полетела в Кливленд. И мои родные тоже поспешили туда в надежде, что нам удастся встретиться и попрощаться друг с другом, возможно, в последний раз. Но органы не ждут. И я легла на операцию, не успев попрощаться. Последнее, что я помню — я лежу на белом одеяле, говорю хирургу, что хочу увидеться с мамой, и прошу постараться сохранить мой голос. Я провалилась в наркозный мир грёз.
Операция длилась 13,5 часов, и за это время я дважды переживала клиническую смерть. В моё тело влили 38 литров крови. А мой хирург сказал, что эта пересадка была одной из самых сложных, которые он когда-либо делал за 20 лет работы. Они оставили мою грудную клетку открытой на две недели. Можно было видеть, как внутри неё бьётся моё увеличенное сердце. Ко мне подключили дюжину аппаратов, которые поддерживали мою жизнь. Моя кожа была испорчена инфекцией. Я надеялась, что голос удастся сохранить, но доктора знали, что дыхательные трубки, уходящие в моё горло, вероятно уже разрушили его. Если бы они остались там, то я бы уже никогда не запела. Поэтому мой доктор попросил ухо-горло-носа — самого главного в клинике — спуститься и провести операцию, чтобы обернуть трубки вокруг гортани. Он сказал, что это убьёт меня. И поэтому мой хирург сам провёл эту операцию в последней отчаянной попытке спасти мой голос.
Хотя моя мама не смогла попрощаться со мной до операции, она не отходила от моей постели в месяцы последующего выздоровления. И если вам нужен пример упорства, выдержки и силы в маленькой красивой форме это она. Год назад в этот самый день я очнулась. Я весила 43 кг. Дюжины трубочек торчали из моего тела тут и там. Я не могла ходить, я не могла говорить, я не могла есть, я не могла пошевелиться, уж конечно же я не могла петь, я даже дышала с трудом. Но когда я открыла глаза и увидела маму, я не смогла сдержать улыбку.
Неважно, задавит ли нас грузовик, или случится паралич сердца, или откажут лёгкие, рано или поздно мы все умрём. Но мы ведь живём не только для того, чтобы избежать смерти, правда? Мы живём для того, чтобы жить. Медицинские условия не противоречат состоянию души человека. И когда доктора позволяют пациентам, заниматься любимым делом, то те быстро идут на поправку, и становятся более здоровыми и счастливыми. Мои родители очень переживали из-затого, что я хожу на прослушивания и летаю в разные города с выступлениями, но они знали, что для меня это будет лучше постоянных мыслей о здоровье и возможной смерти. И я так благодарна, что они разрешили мне это.
Летом этого года, когда я бегала, пела, танцевала и играла с племянниками и племянницами, братьями, сёстрами, мамой и бабушкой в Скалистых горах Колорадо, я всё время думала о том докторе, которая сказала, что я не смогу петь. Я хотела сказать ей и хочу сказать вам, что мы должны перестать позволять болезням разлучать нас с нашими мечтами. Когда мы это сделаем, мы увидим, что пациенты не просто выживают, мы процветаем. А некоторые из нас даже могут петь.
(Аплодисменты) [Поёт на французском языке]
Спасибо. (Аплодисменты) Спасибо. Также я хочу поблагодарить моего аккомпаниатора, Монику Ли. (Аплодисменты) Спасибо большое. Спасибо.
http://voicefabric.ru
«Вы никогда больше не сможете петь» — сказал её доктор. Но в своём рассказе о грани медицинских возможностей оперная певица сопрано Черити Тилльманн-Дик рассказывает историю двойного выживания — её тела после пересадки обоих лёгких и её духа, вдохновлённого непоколебимым желанием петь.
Вы могли не знать об этом, но сегодня вы вместе со мной отмечаете годовщину. Я не замужем, но год назад в этот день я очнулась от комы, в которой пробыла месяц. Это случилось после пересадки обоих лёгких. Я понимаю, это звучит невероятно! Спасибо.
За 6 лет до этого случая я начинала свою карьеру оперной певицы в Европе. И вдруг мне поставили диагноз идиопатическая лёгочная гипертензия — также известный как ЛГ. Это означает, что произошло утолщение лёгочных вен, и от этого правая сторона сердца работает с перегрузками и служит причиной того, что я называю обратный эффект Гринча. Моё сердце было в 3,5 раза больше обычного. Физическая активность становится тяжелой для людей в таком состоянии. И обычно после 2–5 лет жизни они умирают. Я пошла к специалисту, которая была светилом в этой области. И она велела мне бросить петь. Она сказала: «Эти высокие ноты убьют тебя». У неё не было никаких доказательств, чтобы подтвердить своё заявление о существовании связи между оперными ариями и лёгочной гипертензией. Однако она настаивала на том, что пением я подписываю себе смертный приговор. Я была очень ограничена в своих физических возможностях, но когда я пела, мои возможности были безграничны. Когда воздух выходил из моих лёгких, проходил через голосовые связки и звуком вылетал из моих губ, я была ближе всего к тайнам божественного. И я не собиралась бросать это занятие из-за чьих-то мрачных предчувствий.
К счастью, я познакомилась с доктором Реда Гиргис, который держал себя со мной очень сухо, но он и его коллектив из больницы Джонса Хопкинса хотели, чтоб я не просто выжила. Они хотели, чтобы я жила осмысленной жизнью. Это означало, что мне нужно пойти на компромисс. Я родом из Колорадо. Этот штат расположен на высоте 1.6 км. над уровнем моря. Я выросла там с 10 братьями и сёстрами и двумя любящими родителями. Высота обострила мои симптомы, поэтому я переехала в Балтимор поближе к докторам и поступила работать в консерваторию возле больницы. Я не могла ходить так много как раньше, поэтому я выбрала пяти-дюймовые каблуки, перестала употреблять в пищу соль, перешла на веганство и начала принимать большие дозы силденафила — также известного как Виагра.
(Смех)
Мой отец и дедушка постоянно искали новейшие лекарства в альтернативной или традиционной медицине для лечения ЛГ. Но после 6 месяцев Я не могла даже подняться на горку или хотя бы на один этаж, я едва могла стоять без ощущения, что вот-вот потеряю сознание. В моё сердце ввели катетер, чтобы измерить внутреннееартериально-лёгочное давление, которое в норме должно быть от 15 до 20. Моё давление было 146. Я люблю игратьпо-крупному. И это означало только одно. Есть совершенно убойное средство против лёгочной гипертензии под названием Флолан. Это не просто лекарство, это образ жизни. Доктора вживляют в грудь катетер, прикреплённый к насосу, который весит около 2 кг. Каждый день, 24 часа в сутки, этот насос висит на боку и доставляет лекарство прямо в сердце. И это не особо желательный препарат во многих смыслах. Это список побочных эффектов: Если вы будете есть слишком много соли, например, бутерброды с арахисовым маслом и желе, вы, скорее всего, окажетесь в реанимации. Если вы пройдёте через рамку металлоискателя, вы, скорей всего, умрёте. Если в вашем лекарстве окажется пузырёк воздуха, потому что его каждое утро нужно смешивать — и он останется в насосе, вы, скорей всего, умрёте. А если у вас кончится лекарство, вы умрёте наверняка.
Никто не хочет лечиться флоланом. Но когда он мне понадобился, это был подарок с небес. Через несколько дней я снова могла ходить. Через несколько недель я уже выступала. А через несколько месяцев у меня был дебют в Центре имени Кеннеди. Правда насос немного мешал во время выступления, поэтому я прикрепила его с внутренней стороны бедра с помощью ремня и эластичных бинтов. Я буквально сто раз прокатилась на лифте совершенно одна, запихивая насос в своё нижнее бельё, и надеясь, что двери не откроются внезапно. А трубка, торчавшая из моей груди, была кошмаром для костюмеров. Я закончила аспирантуру в 2006 году и получила грант, чтобы вернуться в Европу. Через несколько дней после возвращения я познакомилась с замечательным пожилым дирижёром, который начал предлагать мне партии. И вскоре я уже летала между Будапештом, Миланом и Флоренцией. Хотя я была привязана к этой уродливой, мешающей мне, требующей внимания механической игрушке, моя жизнь была похожа на весёлую оперную арию — очень сложную, но в хорошем смысле.
Затем в феврале 2008 года мой дедушка покинул этот мир. Он был очень значимым человеком для всей нашей семьи, и мы все его очень любили. Разумеется, после этого я не была готова к тому, что произойдёт дальше. Через 7 недель мне позвонили из дома. Мой отец попал в автокатастрофу и умер. Моя смерть в 24 года была вполне предсказуема. Но его — мне трудно выразить, что я тогда чувствовала, но это кончилось тем, что моё здоровье ухудшилось. Мои доктора и родители были против, но мне было нужно вернуться на похороны. Мне нужно было попрощаться хотькак-нибудь. Но вскоре у меня появились симптомы паралича правой стороны сердца, и мне пришлось вернуться поближе к клинике. Я знала, что, возможно, уже никогда не увижу дом.
Я отменила большинство летних выступлений, но одно, в Тель Авиве, осталось, и я полетела туда. После этого выступления я едва добрела от сцены до такси. Я села и почувствовала, как кровь отливает от лица. В самом сердце пустыни я почувствовала, что меня морозит. Мои пальцы начали синеть, я подумала: «Что происходит?» Я слышала как клапаны моего сердца с щелчком открываются и закрываются. Такси остановилось, я с трудом вылезла из него, чувствуя каждый грамм веса по дороге к лифту. Я буквально плюхнулась в квартиру и поползла в ванную, где и нашла причину проблемы: я забыла добавить самый важный компонент лекарства. Я умирала. И если бы я не смешала лекарство быстро, я бы уже никогда не вышла из этой квартиры. Я начала смешивать, хотя ощущение было такое, что сердцевот-вот выпрыгнет из груди, но я продолжала действовать. Наконец, когда я влила последнюю бутылочку и последний пузырёк вышел наружу, я прикрепила насос к трубке и легла, надеясь, что лекарство подействует как можно скорее. Иначе я бы встретилась с отцом раньше, чем ожидала. К счастью, через несколько минут я заметила сыпь у себя на ногах. Это был побочный эффект от лекарства, и я поняла, что буду жить.
Наша семья не робкого десятка, но тогда мне было страшно. Я вернулась в Штаты, с надеждой поскорее вернуться в Европу, но диагностика давления показала, что я не полечу никуда дальше больницы Джонса Хопкинса. Я выступала во многих местах, но когда моё состояние ухудшилось, хуже стал и мой голос. Мой доктор хотел, чтобы я записалась в очередь на пересадку лёгких. Я не хотела этого. У меня было 2 друга, которые недавно умерли через несколько месяцев после очень сложных операций. Я знала ещё одного парня с ЛГ, который умер в ожидании операции. Я хотела жить. Я думала, что стволовые клетки будут лучшим решением, но эта технология ещё не развилась до такой степени, чтобы я могла ею воспользоваться. Я официально сделала перерыв в своей карьере и отправилась в клинику Кливленда, чтобы снова подумать — в третий раз за пять лет — о пересадке лёгких. Я сидела там без особого энтузиазма и советовалась с главным хирургом-трансплантологом. Я спросила его: «Если мне понадобится пересадка, что мне делать, чтобы подготовить себя к операции?» Он сказал: «Будьте счастливы. Счастливый пациент это здоровый пациент». И одной этой фразой он сразу изменил мои взгляды на жизнь, медицину и Конфуция. Я по-прежнему не хотела делать пересадку, но через месяц я вернулась в больницу с несколько угрожающе [неразборчиво] распухшими лодыжками — очень красивые, правда? Это означало паралич правой стороны сердца.
Я наконец-то решила, что пора послушаться доктора. Пора лететь в Кливленд и погрузиться в томительное ожидание совместимых органов. Но на следующее утро, когда я ещё была в больнице, раздался телефонный звонок. Это был мой врач из больницы Кливленда Мари Будев. И у них были лёгкие. И они были совместимы. Их привезли из Техаса. И всё были по-настоящему рады кроме меня. Потому что, несмотря на их недостатки, я всю жизнь тренировала свои лёгкие и не горела особым желанием отказываться от них. Я полетела в Кливленд. И мои родные тоже поспешили туда в надежде, что нам удастся встретиться и попрощаться друг с другом, возможно, в последний раз. Но органы не ждут. И я легла на операцию, не успев попрощаться. Последнее, что я помню — я лежу на белом одеяле, говорю хирургу, что хочу увидеться с мамой, и прошу постараться сохранить мой голос. Я провалилась в наркозный мир грёз.
Операция длилась 13,5 часов, и за это время я дважды переживала клиническую смерть. В моё тело влили 38 литров крови. А мой хирург сказал, что эта пересадка была одной из самых сложных, которые он когда-либо делал за 20 лет работы. Они оставили мою грудную клетку открытой на две недели. Можно было видеть, как внутри неё бьётся моё увеличенное сердце. Ко мне подключили дюжину аппаратов, которые поддерживали мою жизнь. Моя кожа была испорчена инфекцией. Я надеялась, что голос удастся сохранить, но доктора знали, что дыхательные трубки, уходящие в моё горло, вероятно уже разрушили его. Если бы они остались там, то я бы уже никогда не запела. Поэтому мой доктор попросил ухо-горло-носа — самого главного в клинике — спуститься и провести операцию, чтобы обернуть трубки вокруг гортани. Он сказал, что это убьёт меня. И поэтому мой хирург сам провёл эту операцию в последней отчаянной попытке спасти мой голос.
Хотя моя мама не смогла попрощаться со мной до операции, она не отходила от моей постели в месяцы последующего выздоровления. И если вам нужен пример упорства, выдержки и силы в маленькой красивой форме это она. Год назад в этот самый день я очнулась. Я весила 43 кг. Дюжины трубочек торчали из моего тела тут и там. Я не могла ходить, я не могла говорить, я не могла есть, я не могла пошевелиться, уж конечно же я не могла петь, я даже дышала с трудом. Но когда я открыла глаза и увидела маму, я не смогла сдержать улыбку.
Неважно, задавит ли нас грузовик, или случится паралич сердца, или откажут лёгкие, рано или поздно мы все умрём. Но мы ведь живём не только для того, чтобы избежать смерти, правда? Мы живём для того, чтобы жить. Медицинские условия не противоречат состоянию души человека. И когда доктора позволяют пациентам, заниматься любимым делом, то те быстро идут на поправку, и становятся более здоровыми и счастливыми. Мои родители очень переживали из-затого, что я хожу на прослушивания и летаю в разные города с выступлениями, но они знали, что для меня это будет лучше постоянных мыслей о здоровье и возможной смерти. И я так благодарна, что они разрешили мне это.
Летом этого года, когда я бегала, пела, танцевала и играла с племянниками и племянницами, братьями, сёстрами, мамой и бабушкой в Скалистых горах Колорадо, я всё время думала о том докторе, которая сказала, что я не смогу петь. Я хотела сказать ей и хочу сказать вам, что мы должны перестать позволять болезням разлучать нас с нашими мечтами. Когда мы это сделаем, мы увидим, что пациенты не просто выживают, мы процветаем. А некоторые из нас даже могут петь.
(Аплодисменты) [Поёт на французском языке]
Спасибо. (Аплодисменты) Спасибо. Также я хочу поблагодарить моего аккомпаниатора, Монику Ли. (Аплодисменты) Спасибо большое. Спасибо.
http://voicefabric.ru
Чт Июн 27, 2013 8:35 am
12 пар ног Эйми Маллинз
Эйми Маллинз вошла в список 50-ти самых красивых людей мира по версии журнала People; ей принадлежит три мировых рекорда в беге на короткие дистанции и прыжках в длину… среди инвалидов — девушка родилась без малоберцовых костей, и в возрасте одного года ей ампутировали обе ноги ниже колена. С тех пор, по словам самой Эйми, она носится, как угорелая.
«Мама с детства объяснила мне, что я не такая, как все. Но я никогда не чувствовала себя несчастной, не была белой вороной среди друзей и одноклассников».
Эйми с раннего возраста научилась ходить на протезах, посещала обычную среднюю школу в Пенсильвании, занималась софтболом и теннисом, в старших классах — выигрывала все соревнования по горным лыжам. До 17 лет она вообще не встречала других людей с ампутированными конечностями — училась и соперничала со здоровыми людьми. И всегда была первой.
После средней школы девушка выиграла грант Министерства обороны США на обучение в престижном университете Джорджтаун на факультете международных отношений — один из трех грантов, которые ежегодно разыгрываются между американскими школьниками. Маллинз училась, а летом проходила практику в Пентагоне.
Во время учебы Эйми услышала о соревнованиях спортсменов-инвалидов, на одно из таких соревнований по легкой атлетике она и решила отправиться, хотя раньше даже не ступала на беговую дорожку стадиона. Ей было 19, и ноги у нее были сделаны из дерева и пластика.
«За несколько недель до встречи я бегала по гравию, чтобы посмотреть, какую дистанцию смогу одолеть. И 50 метров для меня было уже достаточно, я задыхалась».
На соревнованиях по бегу — первых в ее спортивной карьере — она впервые увидела людей на протезах из самых разных материалов. И в том забеге опередила национального рекордсмена на три сотые секунды и с первой попытки установила новый рекорд США в беге на 100 метров среди инвалидов! Чуть было не зарытый в землю талант спринтера дал о себе знать!
Через год и два месяца девушка уже ехала в составе сборной на Паралимпиаду в Атланту. Но Олимпиада стала для Эйми Маллинз одновременно и триуфом, и провалом…
До самого дня старта она не видела своих соперниц и не знала их результатов. За 20 минут до начала лучшие результаты, показанные в сезоне участницами, вывесили на стенде… Она приехала туда самоуверенной, бесстрашной — приехала за золотом, заявившись сразу в двух видах: 100-метровке и прыжках в длину. На ней были новейшие протезы, Эйми стала первым в мире человеком, испытавшим их в спринте. Но вот она подошла к стенду со статистикой участниц.
«Там значилось мое самое быстрое время, мировой рекорд — 15,77. Следующей строчкой шел результат 12,8. Ниже — 12,5. Потом 12,2. Я сказала: «Что происходит?!» И поняла, только когда всех спортсменок пригласили сесть в автобус: кроме меня все остальные спринтерши были женщинами с различными ампутациями… рук».
Раньше она никогда не проигрывала, но на самом серьезном спортивном старте в мире пришла последней, задыхаясь от обиды. «Я проиграла, но это была лучшая тренировка в моей жизни, потому что это была Паралимпиада!» — скажет она потом.
Несмотря на проигрыш в абсолюте, Эйми в Атланте установила мировые рекорды в прыжках и беге — среди людей с протезами ног. Она вообще была первой девушкой в мире с обеими ампутированными ногами, прыгавшей в длину!
«Есть существенная разница между объективным фактом, что я — человек с ампутацией ног, и субъективым мнением общества насчет моей инвалидности, — скажет она позже. — Честно говоря, единственная настоящая и постоянная «инвалидность», с которой я сталкиваюсь, — это мир, думающий, что я поддаюсь описанию через эти определения».
На бумаге все выглядит гладко, и Эйми вообще мало говорит о жизненных неудачах. Но они были. Например, однажды на межуниверситетских соревнованиях за 15 метров до финиша у спортсменки соскользнул с ноги протез, она упала… Она была в отчаянии, и так бы и расспрощалась со спортом, но сдаться не дал тренер. Собрав волю в кулак, Маллинс уже через полчаса пробежал 200-метров, на которые была заявлена, и с тех пор ни перед чем не останавливалась.
Биография этой женщины не ограничилась спортом. Однажды Эйми пригласили сняться для обложки модного журнала. А через пару месяцев — в Лондон на фотосессию к знаменитому модельеру Александру Маккуину. Маллинз приехала, но поставила условие: фотосессии — хорошо, но она должна выйти и на подиум вместе с другими моделями.
«На первом показе никто не понял, что я была на протезах — люди думали, что это такие резные деревянные сапоги!»
С тех пор Эйми призывает относиться к протезированию как к искусству.
«Кто сказал, что искусство, форма и функция должны быть разделены?» — говорит она.
Она задалась вопросами: где критерий красоты? Как должен выглядеть красивый человек? И что значит быть инвалидом, как определить это состояние? К этим размышлениям девушка пришла после одной из конференций, когда люди — как мужчины, так и женщины — подходили к ней и говорили примерно следующее: «Ты знаешь, Эйми, а ты очень привлекательная. Ты совсем не выглядишь как инвалид». Я тогда думала: «Потрясающе. Но я ведь и не чувствую себя инвалидом!»
«У Памелы Андерсон гораздо больше силикона, чем у меня, но никто не называет ее инвалидом», — как-то пошутила она.
Сегодня у 35-летней Эйми Маллинз 12 пар ног разного функционала. С их помощью девушка меняет свой рост от 175 до 183 сантиметров. Она заказывает протезы в Европе: «В Америке не умеют их делать: они получаются очень удобные, но их стыдно надевать!»
У нее есть ноги, которые не отличишь от настоящих: с ногтями, которые можно красить лаком, и даже с фоликулами волосков. Есть «модельные» ноги. Есть «ноги гепарда», по конструкции и свойствам действительно напоминающие лапы этого животного. А в других ногах засыпана почва, в них растут корневища картофеля и свеклы. Третьи похожи на щупальца медузы.
В 2002 году на таких высокохудожественных и странных протезах Эйми появилась на экранах в авангардном кино. Это еще одно ее «хобби» — актерство. Российский зритель мог видеть Эйми в телеверсии фильма «Пуаро», в одной из серий она снялась.
Но главное, Маллинз учит мир относиться к инвалидам как к людям с безграничными возможностями, преодолевать страх и неприязнь, которые вольно или невольно вызывают физические дефекты.
В пример Эйми приводит детей.
«Как-то я говорила в музее перед 300 детишками в возрасте от 6 до 8 лет. Я знаю из опыта, что детям всегда любопытны вещи, которых они не знают или не понимают, они испытывают страх при виде чего-то необычного, только если взрослые влияют на них в этом ключе. Я так и представляла себя, как в вестибюле музея учительница наставляла детей: «Что бы вы ни делали, ни в коем случае не пяльтесь на ее ноги!» В этом все и дело!
Поэтому я условилась со взрослыми, что они позволят детям войти без сопровождения на две минуты. Итак, двери открываются, дети проходят, перед ними стол, на котором лежат протезы ног. И они начинают все трогать, шевелить, пытаться согнуть пальцы на протезах, ставили на пол спринтерские ноги и давили на них своим весом, чтобы посмотреть, что будет.
И я сказала: «Дети. Допустим, этим утром я проснулась и решила, что хорошо бы перепрыгнуть через дом. Не очень большой — двух- или трехэтажный. Вспомните каких-нибудь животных, каких-нибудь супергероев, персонажей из мультфильмов, и скажите: чьи ноги вы бы посоветовали мне выбрать для этого?»
И тут же посыпались варианты:
— Кенгуру!
— Нет, лягушачьи!
— Нет-нет-нет, пружины инспектора Гаджета!
— Нет, они должны быть как у Суперсемейки!
И дальше шли имена других персонажей, мне незнакомых.
А потом один 8-летний ребенок сказал: «А ты не хотела бы к тому же научиться летать?» И вся комната, и я в том числе, единодушно выдохнула: «Точняк!»
И вот так я превратилась из женщины, с которой эти дети научены были бы вести себя как с инвалидом, в женщину с таким потенциалом, которым их собственные тела не обладают. В человека со сверхспособностями. Это ведь интересно».
В течение последнего десятилетия, уверяет девушка, отношение к инвалидам серьезно меняется. Теперь это не разговор о том, как преодолеть какие-то физические недостатки, это вопрос о потенциале, о достоинстве.
«Искусственное бедро не является демонстрацией того, что человек в чем-то нуждается, это преимущество, возможность реконструировать свою идентичность, моделировать свое тело, придавать ему новые функции».
Сегодня Эйми Маллинз — один из самых востребованных ораторов в Америке, она вдохновляет людей своими выступлениями. Продолжает выступать как модель: в 2011 она стала лицом L’Oreal. Поддерживает несколько некоммерческих организаций, например, фонд, занимающийся трудоустройством инвалидов, и фонд, помогающий реализоваться спортсменкам — как абсолютно здоровым, так и с физическими ограничениями…
Сколько ни пытайся словами изменить отношение к инвалидности, лучше всего действует пример. Когда смотришь на Эйми, становится совершенно ясно, что физические характеристики человека — далеко не решающая вещь для восприятия личности. Маллинз снимает свои ноги — она инвалид, надевает модельные — она уже полноценный человек! Разницы не чувствуется — мы даже не представляем, насколько форма второстепенна!
Самое удивительное в этой истории, что эта женщина научилась не просто не замечать свои врожденные дефекты. Она превратила их в преимущества:
«Я думаю, что мы на дороге обнаружения новых возможностей человечества, мы должны прославлять те силы и победоносные физические недостатки, которые у нас есть».
P.S. Россия в плане отношения к инвалидам, конечно, на десятилетия отстает от США, но, если судить по опыту таких людей, как Эйми Маллинс, перемены дойдут и до нас. Их отголоски уже давно слышны. К примеру, в начале 2012 года это продемонстрировали 12 девушек, принявших участие в фотосессии «Успешные женщины с инвалидностью».
www.pravmir.ru
Эйми Маллинз вошла в список 50-ти самых красивых людей мира по версии журнала People; ей принадлежит три мировых рекорда в беге на короткие дистанции и прыжках в длину… среди инвалидов — девушка родилась без малоберцовых костей, и в возрасте одного года ей ампутировали обе ноги ниже колена. С тех пор, по словам самой Эйми, она носится, как угорелая.
«Мама с детства объяснила мне, что я не такая, как все. Но я никогда не чувствовала себя несчастной, не была белой вороной среди друзей и одноклассников».
Эйми с раннего возраста научилась ходить на протезах, посещала обычную среднюю школу в Пенсильвании, занималась софтболом и теннисом, в старших классах — выигрывала все соревнования по горным лыжам. До 17 лет она вообще не встречала других людей с ампутированными конечностями — училась и соперничала со здоровыми людьми. И всегда была первой.
После средней школы девушка выиграла грант Министерства обороны США на обучение в престижном университете Джорджтаун на факультете международных отношений — один из трех грантов, которые ежегодно разыгрываются между американскими школьниками. Маллинз училась, а летом проходила практику в Пентагоне.
Во время учебы Эйми услышала о соревнованиях спортсменов-инвалидов, на одно из таких соревнований по легкой атлетике она и решила отправиться, хотя раньше даже не ступала на беговую дорожку стадиона. Ей было 19, и ноги у нее были сделаны из дерева и пластика.
«За несколько недель до встречи я бегала по гравию, чтобы посмотреть, какую дистанцию смогу одолеть. И 50 метров для меня было уже достаточно, я задыхалась».
На соревнованиях по бегу — первых в ее спортивной карьере — она впервые увидела людей на протезах из самых разных материалов. И в том забеге опередила национального рекордсмена на три сотые секунды и с первой попытки установила новый рекорд США в беге на 100 метров среди инвалидов! Чуть было не зарытый в землю талант спринтера дал о себе знать!
Через год и два месяца девушка уже ехала в составе сборной на Паралимпиаду в Атланту. Но Олимпиада стала для Эйми Маллинз одновременно и триуфом, и провалом…
До самого дня старта она не видела своих соперниц и не знала их результатов. За 20 минут до начала лучшие результаты, показанные в сезоне участницами, вывесили на стенде… Она приехала туда самоуверенной, бесстрашной — приехала за золотом, заявившись сразу в двух видах: 100-метровке и прыжках в длину. На ней были новейшие протезы, Эйми стала первым в мире человеком, испытавшим их в спринте. Но вот она подошла к стенду со статистикой участниц.
«Там значилось мое самое быстрое время, мировой рекорд — 15,77. Следующей строчкой шел результат 12,8. Ниже — 12,5. Потом 12,2. Я сказала: «Что происходит?!» И поняла, только когда всех спортсменок пригласили сесть в автобус: кроме меня все остальные спринтерши были женщинами с различными ампутациями… рук».
Раньше она никогда не проигрывала, но на самом серьезном спортивном старте в мире пришла последней, задыхаясь от обиды. «Я проиграла, но это была лучшая тренировка в моей жизни, потому что это была Паралимпиада!» — скажет она потом.
Несмотря на проигрыш в абсолюте, Эйми в Атланте установила мировые рекорды в прыжках и беге — среди людей с протезами ног. Она вообще была первой девушкой в мире с обеими ампутированными ногами, прыгавшей в длину!
«Есть существенная разница между объективным фактом, что я — человек с ампутацией ног, и субъективым мнением общества насчет моей инвалидности, — скажет она позже. — Честно говоря, единственная настоящая и постоянная «инвалидность», с которой я сталкиваюсь, — это мир, думающий, что я поддаюсь описанию через эти определения».
На бумаге все выглядит гладко, и Эйми вообще мало говорит о жизненных неудачах. Но они были. Например, однажды на межуниверситетских соревнованиях за 15 метров до финиша у спортсменки соскользнул с ноги протез, она упала… Она была в отчаянии, и так бы и расспрощалась со спортом, но сдаться не дал тренер. Собрав волю в кулак, Маллинс уже через полчаса пробежал 200-метров, на которые была заявлена, и с тех пор ни перед чем не останавливалась.
Биография этой женщины не ограничилась спортом. Однажды Эйми пригласили сняться для обложки модного журнала. А через пару месяцев — в Лондон на фотосессию к знаменитому модельеру Александру Маккуину. Маллинз приехала, но поставила условие: фотосессии — хорошо, но она должна выйти и на подиум вместе с другими моделями.
«На первом показе никто не понял, что я была на протезах — люди думали, что это такие резные деревянные сапоги!»
С тех пор Эйми призывает относиться к протезированию как к искусству.
«Кто сказал, что искусство, форма и функция должны быть разделены?» — говорит она.
Она задалась вопросами: где критерий красоты? Как должен выглядеть красивый человек? И что значит быть инвалидом, как определить это состояние? К этим размышлениям девушка пришла после одной из конференций, когда люди — как мужчины, так и женщины — подходили к ней и говорили примерно следующее: «Ты знаешь, Эйми, а ты очень привлекательная. Ты совсем не выглядишь как инвалид». Я тогда думала: «Потрясающе. Но я ведь и не чувствую себя инвалидом!»
«У Памелы Андерсон гораздо больше силикона, чем у меня, но никто не называет ее инвалидом», — как-то пошутила она.
Сегодня у 35-летней Эйми Маллинз 12 пар ног разного функционала. С их помощью девушка меняет свой рост от 175 до 183 сантиметров. Она заказывает протезы в Европе: «В Америке не умеют их делать: они получаются очень удобные, но их стыдно надевать!»
У нее есть ноги, которые не отличишь от настоящих: с ногтями, которые можно красить лаком, и даже с фоликулами волосков. Есть «модельные» ноги. Есть «ноги гепарда», по конструкции и свойствам действительно напоминающие лапы этого животного. А в других ногах засыпана почва, в них растут корневища картофеля и свеклы. Третьи похожи на щупальца медузы.
В 2002 году на таких высокохудожественных и странных протезах Эйми появилась на экранах в авангардном кино. Это еще одно ее «хобби» — актерство. Российский зритель мог видеть Эйми в телеверсии фильма «Пуаро», в одной из серий она снялась.
Но главное, Маллинз учит мир относиться к инвалидам как к людям с безграничными возможностями, преодолевать страх и неприязнь, которые вольно или невольно вызывают физические дефекты.
В пример Эйми приводит детей.
«Как-то я говорила в музее перед 300 детишками в возрасте от 6 до 8 лет. Я знаю из опыта, что детям всегда любопытны вещи, которых они не знают или не понимают, они испытывают страх при виде чего-то необычного, только если взрослые влияют на них в этом ключе. Я так и представляла себя, как в вестибюле музея учительница наставляла детей: «Что бы вы ни делали, ни в коем случае не пяльтесь на ее ноги!» В этом все и дело!
Поэтому я условилась со взрослыми, что они позволят детям войти без сопровождения на две минуты. Итак, двери открываются, дети проходят, перед ними стол, на котором лежат протезы ног. И они начинают все трогать, шевелить, пытаться согнуть пальцы на протезах, ставили на пол спринтерские ноги и давили на них своим весом, чтобы посмотреть, что будет.
И я сказала: «Дети. Допустим, этим утром я проснулась и решила, что хорошо бы перепрыгнуть через дом. Не очень большой — двух- или трехэтажный. Вспомните каких-нибудь животных, каких-нибудь супергероев, персонажей из мультфильмов, и скажите: чьи ноги вы бы посоветовали мне выбрать для этого?»
И тут же посыпались варианты:
— Кенгуру!
— Нет, лягушачьи!
— Нет-нет-нет, пружины инспектора Гаджета!
— Нет, они должны быть как у Суперсемейки!
И дальше шли имена других персонажей, мне незнакомых.
А потом один 8-летний ребенок сказал: «А ты не хотела бы к тому же научиться летать?» И вся комната, и я в том числе, единодушно выдохнула: «Точняк!»
И вот так я превратилась из женщины, с которой эти дети научены были бы вести себя как с инвалидом, в женщину с таким потенциалом, которым их собственные тела не обладают. В человека со сверхспособностями. Это ведь интересно».
В течение последнего десятилетия, уверяет девушка, отношение к инвалидам серьезно меняется. Теперь это не разговор о том, как преодолеть какие-то физические недостатки, это вопрос о потенциале, о достоинстве.
«Искусственное бедро не является демонстрацией того, что человек в чем-то нуждается, это преимущество, возможность реконструировать свою идентичность, моделировать свое тело, придавать ему новые функции».
Сегодня Эйми Маллинз — один из самых востребованных ораторов в Америке, она вдохновляет людей своими выступлениями. Продолжает выступать как модель: в 2011 она стала лицом L’Oreal. Поддерживает несколько некоммерческих организаций, например, фонд, занимающийся трудоустройством инвалидов, и фонд, помогающий реализоваться спортсменкам — как абсолютно здоровым, так и с физическими ограничениями…
Сколько ни пытайся словами изменить отношение к инвалидности, лучше всего действует пример. Когда смотришь на Эйми, становится совершенно ясно, что физические характеристики человека — далеко не решающая вещь для восприятия личности. Маллинз снимает свои ноги — она инвалид, надевает модельные — она уже полноценный человек! Разницы не чувствуется — мы даже не представляем, насколько форма второстепенна!
Самое удивительное в этой истории, что эта женщина научилась не просто не замечать свои врожденные дефекты. Она превратила их в преимущества:
«Я думаю, что мы на дороге обнаружения новых возможностей человечества, мы должны прославлять те силы и победоносные физические недостатки, которые у нас есть».
P.S. Россия в плане отношения к инвалидам, конечно, на десятилетия отстает от США, но, если судить по опыту таких людей, как Эйми Маллинс, перемены дойдут и до нас. Их отголоски уже давно слышны. К примеру, в начале 2012 года это продемонстрировали 12 девушек, принявших участие в фотосессии «Успешные женщины с инвалидностью».
www.pravmir.ru
Чт Июн 27, 2013 8:41 am
Free Hugs
Хуанн Манн возвращался в аэропорт Сиднея несколько лет назад. Его никто не провожал и не встречал. «Я стоял в терминале аэропорта, смотрел на других пассажиров в объятиях их жен, мужей, родителей и детей и думал о том, как бы мне хотелось, чтобы кто-то был так же счастлив видеть меня. Чтобы кто-то улыбался мне. Чтобы кто-то обнял меня», — вспоминает Хуан.
Мысль о тепле, которое можно подарить другому человеку просто так, превратилась в акцию Free Hugs. Когда Хуан Манн впервые встал с плакатом «Бесплатные объятия» на перекрестке Сиднея, желающих получить и подарить объятия образовалось так много, что полиция потребовала лицензировать это как «публичные услуги населению». Полис при таком количестве участников оценивался в 25 млн долларов, однако участники компании составили петицию, которую подписали более 10 тысяч человек, и им разрешили продолжать.
Записав один из дней обнимания на камеру, Хуан положил ролик на музыку группы Sick Puppies и выложил в Интернет. Песня стала символом этой акции, а по всему миру появились тысячи последователей.
Хуанн Манн возвращался в аэропорт Сиднея несколько лет назад. Его никто не провожал и не встречал. «Я стоял в терминале аэропорта, смотрел на других пассажиров в объятиях их жен, мужей, родителей и детей и думал о том, как бы мне хотелось, чтобы кто-то был так же счастлив видеть меня. Чтобы кто-то улыбался мне. Чтобы кто-то обнял меня», — вспоминает Хуан.
Мысль о тепле, которое можно подарить другому человеку просто так, превратилась в акцию Free Hugs. Когда Хуан Манн впервые встал с плакатом «Бесплатные объятия» на перекрестке Сиднея, желающих получить и подарить объятия образовалось так много, что полиция потребовала лицензировать это как «публичные услуги населению». Полис при таком количестве участников оценивался в 25 млн долларов, однако участники компании составили петицию, которую подписали более 10 тысяч человек, и им разрешили продолжать.
Записав один из дней обнимания на камеру, Хуан положил ролик на музыку группы Sick Puppies и выложил в Интернет. Песня стала символом этой акции, а по всему миру появились тысячи последователей.
Чт Июн 27, 2013 8:51 am
Священник Димитрий Агеев: Причина самоубийств — предательство близких
Священник Димитрий Агеев
Я понимаю, что для СМИ тема подростковых самоубийств — некоторый информационный повод
За последнее время произошло несколько страшных ярких историй, и пошла волна разговоров, репортажей. Но я не верю в некоторую «эпидемию» самоубийств. Думаю, что среднее число детских и подростковых суицидов в год достаточно стабильно. Это страшная характеристика нашей российской жизни. Если не ошибаюсь, в России за год самовольно уходят из жизни около полутора тысяч детей и подростков и более четырех тысяч пытаются это сделать. На этом фоне истории последних дней не говорят о каком-то принципиальном изменении ситуации.
Для меня как священника тема подростковых самоубийств не надуманная, она всегда личная и очень конкретная. Ужасны и тысяча самоубийств в год и одно – это всегда глубочайшая трагедия и беда. Некоторое время назад ко мне в храме обратился мужчина, у которого 16-ти летний сын покончил самоубийством — повесился. Это сын от первого брака, но отец как мог участвовал в его воспитании и очень сильно переживал и переживает случившуюся трагедию. Отец не находил себе покоя, не знал, что ему делать, он хотел понять, что в его силах, как, если не снять камень с души, то хоть как-то облегчить свои переживания. Он просил меня помочь ему, помолиться о нем и о сыне.
Общение с этим человеком утвердило меня во мнении, что тема подростковых суицидов гораздо сложнее и серьезнее, чем обычно представляется стороннему наблюдателю. Каждый такой случай уникален, как уникальна жизнь, судьба каждого человека. Тут не бывает простых историй. Несчастье и горе, как бы оно не было преувеличено, оно всегда очень личное и часто в жизни человека занимает всё. Это только со стороны кажется, что все просто: ребенку поставили двойку в школе, а он пришел домой и повесился.
Я думаю, что основная общая причина большого количества самоубийств – это стирание в нашей современной культуре границы между добром и злом. Но в каждом таком случае прежде всего виноваты все те, кто были рядом, могли быть рядом, должны были быть рядом и вовремя не заметили, не разглядели происходящего в жизни и в душе подростка, не смогли порой просто найти нужных слов и не оказали нужного внимания. Мое твердое убеждение в том, что всякое самоубийство имеет причиной предательство со стороны близких. Оно может быть прямым, очень конкретным, когда от ребенка просто отвернулись, отказали ему в общении. А может быть и опосредованным, когда день за днем где-то не выслушали, где-то не уделили время, где-то проигнорировали. Это предательство в отказе ребенку во внимании, на которое он заслуженно надеется и даже имеет право.
Часто звучит вопрос о мере ответственности самого подростка или ребенка. Я могу сказать так — если человеку плохо, и он не умеет справляться с охватившей его бедой, — а подростки, как правило, именно таковы, — то ни о какой ответственности говорить неправильно. Я все же считаю, что ответственность прежде всего на взрослых и не верю разговорам о том, что и мама и папа «такие хорошие», а ребенок у них вырос «очень плохой».
Я думаю, что взрослым важно об этом помнить. Взрослость дает право учить жизни детей и подростков, но это одна сторона медали. Вторая – этот ответственность и понимание, что далеко не все можно изменить, что мы живем сразу набело, нет возможности написать черновик жизни. Если мы сегодня поссорились с кем-то, наорали или предали кого- то, то нельзя думать, что завтра все само исправится и будет красиво и чисто. Конечно, многое при определенном усилии можно исправить – это очень важно, это дает нам надежду. Но и очень многое нельзя изменить. Некоторые наши ошибки, трагедии остаются с нами до конца наших дней.
Если говорить о формальных причинах, то можно упомянуть и социально-экономическую ситуацию в стране, и телевидение, и Интернет, и компьютерные игры. Но я не придавал бы этому очень серьезного значения. Я понимаю, что порой оба родителя вынуждены работать, я понимаю, что люди стали редко лично общаться, Интернет многое заменил. Конечно, это влияет, но не является определяющим и тем более не является никаким извинением.
Что же семья может сделать, что можно сделать для семьи, если трагедия произошла? Это очень трудный, очень личный вопрос. Тут не бывает готовых инструкций или рекомендаций. Родные понимают, что ребенка не вернуть, ничего уже не изменить. И все же они ищут какой-то выход, часто ищут формальный выход, формальное искупление. К примеру, желают, чтобы ушедшего из жизни отпели в храме. Но прежде всего надо понимать и честно таким людям говорить, что через официальные, формальные отклики, комментарии, какими бы правильными они не были, помощь не придет. Бесперспективно и искать виновных, разгребать прошлое. Большинство человеческих суждений субъективны, многие ложны. Наше понимание правды искажено. В «разборках» мы не обретем ничего. Христиане различают правду человеческую и правду Божию, справедливость человеческую и справедливость Божию, которая сопряжена с любовью. Никогда мы не сможем понять, кто же виноват конкретно. Мы не можем судить о чем-то, как Бог по любви, мы обязательно приходим к осуждениям, к раздорам, ко злу в конечном итоге. Не стоит зря тратить силы.
А что же делать? Те, кто самовольно оставил этот мир, очень нуждаются в молитве и заступничестве. Конечно, в молитве и заботе нуждаются и близкие и родные самоубийц. Я думаю, что если родные имеют веру во Христа, то они призваны день и ночь всю оставшуюся жизнь молиться об умершем и не терять надежду, что любовь Божия найдет выход из сложившейся ситуации. Конечно, эта молитва должна быть во многом покаянная, надо просить прощение за те вольные невольные ошибки, то невнимание, ту черствость, а может быть, и злые дела и слова, что привели к самоубийству ребенка. В молитве важно просить Бога, чтобы Он простил самовольно ушедшего из жизни за все то, за что он сам не успел попросить прощение. И, конечно же, во искупление своего греха близкие призваны творить добрые дела ради тех и в помощь тем, кому сейчас трудно, больно, одиноко. Важно внимательно посмотреть вокруг себя, увидеть всех тех, кого Сам Бог посылает нам для заботы и помощи, и послужить им. Это не вернет умершего и не заменить его, но молитва и добрые дела зажгут в сердце любовь, а Бог укрепит ее, и такая любовь способна творить чудеса и исцелять, пусть и отчасти израненные души.
Аргументы и факты
Священник Димитрий Агеев
Я понимаю, что для СМИ тема подростковых самоубийств — некоторый информационный повод
За последнее время произошло несколько страшных ярких историй, и пошла волна разговоров, репортажей. Но я не верю в некоторую «эпидемию» самоубийств. Думаю, что среднее число детских и подростковых суицидов в год достаточно стабильно. Это страшная характеристика нашей российской жизни. Если не ошибаюсь, в России за год самовольно уходят из жизни около полутора тысяч детей и подростков и более четырех тысяч пытаются это сделать. На этом фоне истории последних дней не говорят о каком-то принципиальном изменении ситуации.
Для меня как священника тема подростковых самоубийств не надуманная, она всегда личная и очень конкретная. Ужасны и тысяча самоубийств в год и одно – это всегда глубочайшая трагедия и беда. Некоторое время назад ко мне в храме обратился мужчина, у которого 16-ти летний сын покончил самоубийством — повесился. Это сын от первого брака, но отец как мог участвовал в его воспитании и очень сильно переживал и переживает случившуюся трагедию. Отец не находил себе покоя, не знал, что ему делать, он хотел понять, что в его силах, как, если не снять камень с души, то хоть как-то облегчить свои переживания. Он просил меня помочь ему, помолиться о нем и о сыне.
Общение с этим человеком утвердило меня во мнении, что тема подростковых суицидов гораздо сложнее и серьезнее, чем обычно представляется стороннему наблюдателю. Каждый такой случай уникален, как уникальна жизнь, судьба каждого человека. Тут не бывает простых историй. Несчастье и горе, как бы оно не было преувеличено, оно всегда очень личное и часто в жизни человека занимает всё. Это только со стороны кажется, что все просто: ребенку поставили двойку в школе, а он пришел домой и повесился.
Я думаю, что основная общая причина большого количества самоубийств – это стирание в нашей современной культуре границы между добром и злом. Но в каждом таком случае прежде всего виноваты все те, кто были рядом, могли быть рядом, должны были быть рядом и вовремя не заметили, не разглядели происходящего в жизни и в душе подростка, не смогли порой просто найти нужных слов и не оказали нужного внимания. Мое твердое убеждение в том, что всякое самоубийство имеет причиной предательство со стороны близких. Оно может быть прямым, очень конкретным, когда от ребенка просто отвернулись, отказали ему в общении. А может быть и опосредованным, когда день за днем где-то не выслушали, где-то не уделили время, где-то проигнорировали. Это предательство в отказе ребенку во внимании, на которое он заслуженно надеется и даже имеет право.
Часто звучит вопрос о мере ответственности самого подростка или ребенка. Я могу сказать так — если человеку плохо, и он не умеет справляться с охватившей его бедой, — а подростки, как правило, именно таковы, — то ни о какой ответственности говорить неправильно. Я все же считаю, что ответственность прежде всего на взрослых и не верю разговорам о том, что и мама и папа «такие хорошие», а ребенок у них вырос «очень плохой».
Я думаю, что взрослым важно об этом помнить. Взрослость дает право учить жизни детей и подростков, но это одна сторона медали. Вторая – этот ответственность и понимание, что далеко не все можно изменить, что мы живем сразу набело, нет возможности написать черновик жизни. Если мы сегодня поссорились с кем-то, наорали или предали кого- то, то нельзя думать, что завтра все само исправится и будет красиво и чисто. Конечно, многое при определенном усилии можно исправить – это очень важно, это дает нам надежду. Но и очень многое нельзя изменить. Некоторые наши ошибки, трагедии остаются с нами до конца наших дней.
Если говорить о формальных причинах, то можно упомянуть и социально-экономическую ситуацию в стране, и телевидение, и Интернет, и компьютерные игры. Но я не придавал бы этому очень серьезного значения. Я понимаю, что порой оба родителя вынуждены работать, я понимаю, что люди стали редко лично общаться, Интернет многое заменил. Конечно, это влияет, но не является определяющим и тем более не является никаким извинением.
Что же семья может сделать, что можно сделать для семьи, если трагедия произошла? Это очень трудный, очень личный вопрос. Тут не бывает готовых инструкций или рекомендаций. Родные понимают, что ребенка не вернуть, ничего уже не изменить. И все же они ищут какой-то выход, часто ищут формальный выход, формальное искупление. К примеру, желают, чтобы ушедшего из жизни отпели в храме. Но прежде всего надо понимать и честно таким людям говорить, что через официальные, формальные отклики, комментарии, какими бы правильными они не были, помощь не придет. Бесперспективно и искать виновных, разгребать прошлое. Большинство человеческих суждений субъективны, многие ложны. Наше понимание правды искажено. В «разборках» мы не обретем ничего. Христиане различают правду человеческую и правду Божию, справедливость человеческую и справедливость Божию, которая сопряжена с любовью. Никогда мы не сможем понять, кто же виноват конкретно. Мы не можем судить о чем-то, как Бог по любви, мы обязательно приходим к осуждениям, к раздорам, ко злу в конечном итоге. Не стоит зря тратить силы.
А что же делать? Те, кто самовольно оставил этот мир, очень нуждаются в молитве и заступничестве. Конечно, в молитве и заботе нуждаются и близкие и родные самоубийц. Я думаю, что если родные имеют веру во Христа, то они призваны день и ночь всю оставшуюся жизнь молиться об умершем и не терять надежду, что любовь Божия найдет выход из сложившейся ситуации. Конечно, эта молитва должна быть во многом покаянная, надо просить прощение за те вольные невольные ошибки, то невнимание, ту черствость, а может быть, и злые дела и слова, что привели к самоубийству ребенка. В молитве важно просить Бога, чтобы Он простил самовольно ушедшего из жизни за все то, за что он сам не успел попросить прощение. И, конечно же, во искупление своего греха близкие призваны творить добрые дела ради тех и в помощь тем, кому сейчас трудно, больно, одиноко. Важно внимательно посмотреть вокруг себя, увидеть всех тех, кого Сам Бог посылает нам для заботы и помощи, и послужить им. Это не вернет умершего и не заменить его, но молитва и добрые дела зажгут в сердце любовь, а Бог укрепит ее, и такая любовь способна творить чудеса и исцелять, пусть и отчасти израненные души.
Аргументы и факты
Чт Июн 27, 2013 8:53 am
Ненужная жизнь
Сергей Белорусов
О том, как удержать ребенка от крайних шагов, в интервью «Новой газете» рассказывает психотерапевт, психолог, консультант сайта о преодолении суицида «Избери жизнь» Сергей Белорусов.
— Неутихающая волна детских суицидов активно освещается в СМИ. Некоторые издания так увлекаются подробностями, что невольно, по моему ощущению, популяризируют добровольную смерть, недаром в последнее время детские суициды происходят почти ежедневно. У подростков как будто происходит героизация суицида. Вот он думает: «Обо мне никто не знает, всем на меня наплевать, а я вот сигану из окна, и все газеты напишут, и мама рыдать будет».
— Это действительно так. Когда в XIXвеке вышел роман «Страдания юного Вертера», заканчивающийся самоубийством главного героя, 200 человек в Европе свели счеты с жизнью, потому что это было красиво, это было популярно и вызывало сторонний интерес к собственной персоне. В каждом заложено чувство собственной важности, и, если его невозможно осуществить другим путем, можно пойти и на самоубийство. Это опасная вещь. Недаром общество табуирует суицид, но не в строгом смысле, а просто оставляя его за скобками нормальной жизни. Возможно, эта лавина в какой-то степени сейчас и образовалась благодаря смакованию, подробностям, фотографиям. Газеты будто выполняют социальный заказ — раз люди интересуются, дадим продукт.
— А как относиться к шантажу суицидом? Вот ребенок говорит родителю: «Не сделаешь, как прошу, я прыгну из окна». Это вообще нужно принимать всерьез или лучше игнорировать? Как сделать, чтобы провокационная история не реализовалась в конечном итоге?
— Это стоит воспринимать, но не как симптом у ребенка, а как семейную патологию. Значит, что-то в семье не так, если практикуются методы суицидального шантажа. Это диагноз родителям, это сигнал для переформатирования семейных отношений. Тут родителю нужно вглядеться в себя. Родители очень часто хотят видеть своих детей как воплощение собственных проектов. И при этом в упор не видят реального ребенка. Его в такие минуты спросить надо: «Родной, что не так? Давай поговорим», а не отмахиваться: «Ну и прыгай!»
С ребенком, который находится в кризисе, который пусть и в шутку озвучил это намерение, нужно как можно больше разговаривать — не меньше часа в день. Разговаривать обо всем, и чем разнообразнее темы, тем больше дезактуализируется возникшая патологическая мысль.
Суицидальное поведение — это сужение сознания. Один-два раза в жизни каждый отвечает на вопрос: «А стоит ли жить?» Но когда эта мысль становится определяющей, это означает, что сознание заходит в какой-то тупик, поэтому необходимо этот тупик разрушить, попытаться вызвать интерес к каким-то жизненным возможностям.
Второй шаг — солидаризация. Нужно объединиться с ребенком в каком-то деле, пусть и незначительном. Ну хоть кино какое-то вместе смотреть, музыку слушать, дело какое-то бытовое сделать… Чем больше мы соединяемся с ребенком, тем меньше у него шансов задуматься о крайних шагах. Для ребенка очень важна солидарность, сопричастность с взрослым. Это значит: он не одинок. Не одинокий человек не пойдет прыгать с 16-го этажа.
— А может, для подростка естественно состояние одиночества?
— Нет, одиночество патологично. Оно либо удел сильнейших, либо декомпенсированных натур. Поэтому всё, и информацию, и самоидентификацию, следует проживать и переживать с кем-то вместе: с друзьями, родственниками, родителями. Одиночество для неокрепшей натуры губительно. Есть в суицидальной психологии понятие «социальная сеть». Это не виртуальная сеть. Мы просим подростка нарисовать на листе бумаге, как и на какой дистанции он соединяется с другими людьми. Иногда он себя в уголочке рисует, соединенным с кем-то одним вдали. Надо понимать, что чем более многообразна эта сеть, чем конкретнее и рельефнее система взаимосвязей, тем ребенок более застрахован. Оптимизировать ее в реальной жизни, а не заменять в виртуальных сетях, — задача для того, кто хочет воспротивиться суициду.
— Как вы думаете, почему дети из социально сохранных семей, внешне благополучные, сводят счеты с жизнью? Или это внешнее благополучие ничего не означает?
— Это благополучие может быть просто ширмой. Мы не знаем, что происходит внутри. Я работаю волонтером в интернет-проекте «Выбери жизнь». Нам шлют письма подростки, молодежь, а мы отвечаем на них. Недавно пришло письмо от молодого человека из благополучной семьи: «Я живу в маленьком городе, где все друг друга знают. Но вот мне кажется, что я гей, потому что хорошо учусь и не очень люблю спорт. А родители все время мне говорят: «Будь мужиком, займись наконец спортом». И порой мне становится невыносимо так, что я чувствую, что выхода нет». Отсутствие понимания собственного ребенка — ключевая проблема. А родители еще и не понимают особенности психологического взросления, которое у подростков происходит через закономерную оппозицию родителям, через отталкивание. Категорические запреты с родительской стороны только подольют масла в огонь. Старшее поколение точно знает, чем ребенок должен быть, и неохотно воспринимает, что он хочет. Этот диалог на тему «Должен и хочу» во многих семьях просто невозможен. Работает только «должен».
— Почему дети не боятся смерти?
— Возраст не позволяет детям адекватно, всерьез воспринимать понятия «жизнь — смерть». Публикуемые в СМИ отрывки их переписки из социальной сети только подтверждают их кокетничанье со смертью. Интересно с запретным поиграть, пощекотать нервы. А нервы-то обнажены, а здравого смысла-то ноль. И нет здоровой жизненной инерции, понимания, что жизнь сама по себе классная вещь и, по сути, альтернативы ей нет, как бы сейчас она плоха ни была. Подростками момент ухода из жизни воспринимается как один из выходов. А потом вроде можно и еще что-нибудь выбрать. У позднего Гребенщикова есть песенка: «Я б пошел туда, да только там страшней, чем здесь». Осознание того, что мир небытия может оказаться значительно хуже, чем самый трудный жизненный путь, у ребенка отсутствует. Потому что он недостаточно, если хотите, укоренен в жизни. Он недостаточно жил, видел, ощущал, чувствовал.
— И страдал?
— И страдал в том числе. Страдание — непременный атрибут становления, взросления, обретения достоинства.
— В каком возрасте осознается ценность жизни? Когда проходит это лихорадочное заигрывание со смертью?
— Я думаю, как только человек начинает отвечать за себя. Отвечать за себя — это взять в свои руки собственную безопасность, материальную, эмоциональную, физическую. Несчастные дети, которые покончили с собой, еще не почувствовали вкус к самореализации, они жили за счет родителей, на что-то рассчитывали, что-то недополучали… Когда человек начинает ощущать себя хозяином своей судьбы, привлекательность суицида резко падает. Ему становится интересно с самим собой. Он поймал кайф самоосуществления.
— Опасно говорить прикладные вещи… и всё же. Вот если телефонный звонок, а на другом конце провода сообщение: «Я решил уйти…» Что делать? Как среагировать правильно?
— Сразу представить себе, что делает тот человек на другом конце провода. Он самим фактом звонка сообщает, что все-таки ждет помощи. На Западе существует профессия — переговорщик. Но, даже не имея никаких навыков, нужно понимать следующее. Во-первых, даже если вам говорят, что «всё уже решено», это все равно просьба о помощи. Звонящий очень хочет, чтобы его услышали. Во-вторых, нужно попытаться вытащить человека на диалог. Спросить: «Что надо сделать сейчас, чтобы ты изменил свое решение?» Ответ, скорее всего, будет нереалистичен, начнется торг, и в ходе этого торга есть шанс разговорить его. Вспомнить старое, пробросить перспективу в будущее. Одним словом, снизить интенсивность действия «здесь и сейчас». Просто сбить адреналин напряжения. Это работает.
— А что не работает?
— Не работает насмешка. Не работают короткие максимы: «Не делай этого». Когда человек в зашифрованном виде говорит: «Меня скоро не будет», он бросает вызов: «А что вы сделаете, чтобы я изменил свое поведение?» И нужно сделать так, чтобы он заинтересовался. Это практически стопроцентный шанс на спасение.
Несколько лет назад я стал виртуальным свидетелем суицида. Парень, сидя на крыше с компьютером, сообщил в интернете друзьям о решении уйти из жизни. Написал: «Вот я решил напоследок поговорить с вами». И посыпались насмешки, а в виртуале, когда всё обезличено, глумление значительно проще, чем в реальном мире. Были и формальные призывы: «Да что ты, да не делай этого…» Не нашлось ни одного человека, который бы ему сказал: «Что сделать, чтобы ты передумал? Я сейчас приду». Надо понимать, что любое указание человеку на его одиночество ведет к терминальному результату, любое обозначение объединения минимизирует возможность ухода.
Если бы этот парень в минуты фатального решения услышал слова: «Я тебя люблю, ты мне нужен», это бы здорово притормозило его. Но ему за три часа общения с друзьями никто не сказал этих слов.
— Призывы просматривать социальные сети подростков могут быть полезными?
— Отслеживать поведение школьников в социальных сетях — идея неконструктивная. Готовить спешно школьных психологов — тоже утопия. Еще детекторов лжи для подростков не хватает.
Не тот человек подросток, чтобы со школьным психологом о чем-то разговаривать. Школьный психолог должен работать прежде всего с родителями. Я бы вообще вместо уроков основ безопасности жизни или основ религии ввел бы основы психологии в старших классах. Объясню почему. В нашей ментальности заложена психофобия — страх разговоров о душе с посторонними, страх поделиться проблемами. На Западе — это норма. И если эту сферу открыть детям, то справляться со своими проблемами они все же научатся, не прибегая к крайним мерам.
Новая газета
Сергей Белорусов
О том, как удержать ребенка от крайних шагов, в интервью «Новой газете» рассказывает психотерапевт, психолог, консультант сайта о преодолении суицида «Избери жизнь» Сергей Белорусов.
— Неутихающая волна детских суицидов активно освещается в СМИ. Некоторые издания так увлекаются подробностями, что невольно, по моему ощущению, популяризируют добровольную смерть, недаром в последнее время детские суициды происходят почти ежедневно. У подростков как будто происходит героизация суицида. Вот он думает: «Обо мне никто не знает, всем на меня наплевать, а я вот сигану из окна, и все газеты напишут, и мама рыдать будет».
— Это действительно так. Когда в XIXвеке вышел роман «Страдания юного Вертера», заканчивающийся самоубийством главного героя, 200 человек в Европе свели счеты с жизнью, потому что это было красиво, это было популярно и вызывало сторонний интерес к собственной персоне. В каждом заложено чувство собственной важности, и, если его невозможно осуществить другим путем, можно пойти и на самоубийство. Это опасная вещь. Недаром общество табуирует суицид, но не в строгом смысле, а просто оставляя его за скобками нормальной жизни. Возможно, эта лавина в какой-то степени сейчас и образовалась благодаря смакованию, подробностям, фотографиям. Газеты будто выполняют социальный заказ — раз люди интересуются, дадим продукт.
— А как относиться к шантажу суицидом? Вот ребенок говорит родителю: «Не сделаешь, как прошу, я прыгну из окна». Это вообще нужно принимать всерьез или лучше игнорировать? Как сделать, чтобы провокационная история не реализовалась в конечном итоге?
— Это стоит воспринимать, но не как симптом у ребенка, а как семейную патологию. Значит, что-то в семье не так, если практикуются методы суицидального шантажа. Это диагноз родителям, это сигнал для переформатирования семейных отношений. Тут родителю нужно вглядеться в себя. Родители очень часто хотят видеть своих детей как воплощение собственных проектов. И при этом в упор не видят реального ребенка. Его в такие минуты спросить надо: «Родной, что не так? Давай поговорим», а не отмахиваться: «Ну и прыгай!»
С ребенком, который находится в кризисе, который пусть и в шутку озвучил это намерение, нужно как можно больше разговаривать — не меньше часа в день. Разговаривать обо всем, и чем разнообразнее темы, тем больше дезактуализируется возникшая патологическая мысль.
Суицидальное поведение — это сужение сознания. Один-два раза в жизни каждый отвечает на вопрос: «А стоит ли жить?» Но когда эта мысль становится определяющей, это означает, что сознание заходит в какой-то тупик, поэтому необходимо этот тупик разрушить, попытаться вызвать интерес к каким-то жизненным возможностям.
Второй шаг — солидаризация. Нужно объединиться с ребенком в каком-то деле, пусть и незначительном. Ну хоть кино какое-то вместе смотреть, музыку слушать, дело какое-то бытовое сделать… Чем больше мы соединяемся с ребенком, тем меньше у него шансов задуматься о крайних шагах. Для ребенка очень важна солидарность, сопричастность с взрослым. Это значит: он не одинок. Не одинокий человек не пойдет прыгать с 16-го этажа.
— А может, для подростка естественно состояние одиночества?
— Нет, одиночество патологично. Оно либо удел сильнейших, либо декомпенсированных натур. Поэтому всё, и информацию, и самоидентификацию, следует проживать и переживать с кем-то вместе: с друзьями, родственниками, родителями. Одиночество для неокрепшей натуры губительно. Есть в суицидальной психологии понятие «социальная сеть». Это не виртуальная сеть. Мы просим подростка нарисовать на листе бумаге, как и на какой дистанции он соединяется с другими людьми. Иногда он себя в уголочке рисует, соединенным с кем-то одним вдали. Надо понимать, что чем более многообразна эта сеть, чем конкретнее и рельефнее система взаимосвязей, тем ребенок более застрахован. Оптимизировать ее в реальной жизни, а не заменять в виртуальных сетях, — задача для того, кто хочет воспротивиться суициду.
— Как вы думаете, почему дети из социально сохранных семей, внешне благополучные, сводят счеты с жизнью? Или это внешнее благополучие ничего не означает?
— Это благополучие может быть просто ширмой. Мы не знаем, что происходит внутри. Я работаю волонтером в интернет-проекте «Выбери жизнь». Нам шлют письма подростки, молодежь, а мы отвечаем на них. Недавно пришло письмо от молодого человека из благополучной семьи: «Я живу в маленьком городе, где все друг друга знают. Но вот мне кажется, что я гей, потому что хорошо учусь и не очень люблю спорт. А родители все время мне говорят: «Будь мужиком, займись наконец спортом». И порой мне становится невыносимо так, что я чувствую, что выхода нет». Отсутствие понимания собственного ребенка — ключевая проблема. А родители еще и не понимают особенности психологического взросления, которое у подростков происходит через закономерную оппозицию родителям, через отталкивание. Категорические запреты с родительской стороны только подольют масла в огонь. Старшее поколение точно знает, чем ребенок должен быть, и неохотно воспринимает, что он хочет. Этот диалог на тему «Должен и хочу» во многих семьях просто невозможен. Работает только «должен».
— Почему дети не боятся смерти?
— Возраст не позволяет детям адекватно, всерьез воспринимать понятия «жизнь — смерть». Публикуемые в СМИ отрывки их переписки из социальной сети только подтверждают их кокетничанье со смертью. Интересно с запретным поиграть, пощекотать нервы. А нервы-то обнажены, а здравого смысла-то ноль. И нет здоровой жизненной инерции, понимания, что жизнь сама по себе классная вещь и, по сути, альтернативы ей нет, как бы сейчас она плоха ни была. Подростками момент ухода из жизни воспринимается как один из выходов. А потом вроде можно и еще что-нибудь выбрать. У позднего Гребенщикова есть песенка: «Я б пошел туда, да только там страшней, чем здесь». Осознание того, что мир небытия может оказаться значительно хуже, чем самый трудный жизненный путь, у ребенка отсутствует. Потому что он недостаточно, если хотите, укоренен в жизни. Он недостаточно жил, видел, ощущал, чувствовал.
— И страдал?
— И страдал в том числе. Страдание — непременный атрибут становления, взросления, обретения достоинства.
— В каком возрасте осознается ценность жизни? Когда проходит это лихорадочное заигрывание со смертью?
— Я думаю, как только человек начинает отвечать за себя. Отвечать за себя — это взять в свои руки собственную безопасность, материальную, эмоциональную, физическую. Несчастные дети, которые покончили с собой, еще не почувствовали вкус к самореализации, они жили за счет родителей, на что-то рассчитывали, что-то недополучали… Когда человек начинает ощущать себя хозяином своей судьбы, привлекательность суицида резко падает. Ему становится интересно с самим собой. Он поймал кайф самоосуществления.
— Опасно говорить прикладные вещи… и всё же. Вот если телефонный звонок, а на другом конце провода сообщение: «Я решил уйти…» Что делать? Как среагировать правильно?
— Сразу представить себе, что делает тот человек на другом конце провода. Он самим фактом звонка сообщает, что все-таки ждет помощи. На Западе существует профессия — переговорщик. Но, даже не имея никаких навыков, нужно понимать следующее. Во-первых, даже если вам говорят, что «всё уже решено», это все равно просьба о помощи. Звонящий очень хочет, чтобы его услышали. Во-вторых, нужно попытаться вытащить человека на диалог. Спросить: «Что надо сделать сейчас, чтобы ты изменил свое решение?» Ответ, скорее всего, будет нереалистичен, начнется торг, и в ходе этого торга есть шанс разговорить его. Вспомнить старое, пробросить перспективу в будущее. Одним словом, снизить интенсивность действия «здесь и сейчас». Просто сбить адреналин напряжения. Это работает.
— А что не работает?
— Не работает насмешка. Не работают короткие максимы: «Не делай этого». Когда человек в зашифрованном виде говорит: «Меня скоро не будет», он бросает вызов: «А что вы сделаете, чтобы я изменил свое поведение?» И нужно сделать так, чтобы он заинтересовался. Это практически стопроцентный шанс на спасение.
Несколько лет назад я стал виртуальным свидетелем суицида. Парень, сидя на крыше с компьютером, сообщил в интернете друзьям о решении уйти из жизни. Написал: «Вот я решил напоследок поговорить с вами». И посыпались насмешки, а в виртуале, когда всё обезличено, глумление значительно проще, чем в реальном мире. Были и формальные призывы: «Да что ты, да не делай этого…» Не нашлось ни одного человека, который бы ему сказал: «Что сделать, чтобы ты передумал? Я сейчас приду». Надо понимать, что любое указание человеку на его одиночество ведет к терминальному результату, любое обозначение объединения минимизирует возможность ухода.
Если бы этот парень в минуты фатального решения услышал слова: «Я тебя люблю, ты мне нужен», это бы здорово притормозило его. Но ему за три часа общения с друзьями никто не сказал этих слов.
— Призывы просматривать социальные сети подростков могут быть полезными?
— Отслеживать поведение школьников в социальных сетях — идея неконструктивная. Готовить спешно школьных психологов — тоже утопия. Еще детекторов лжи для подростков не хватает.
Не тот человек подросток, чтобы со школьным психологом о чем-то разговаривать. Школьный психолог должен работать прежде всего с родителями. Я бы вообще вместо уроков основ безопасности жизни или основ религии ввел бы основы психологии в старших классах. Объясню почему. В нашей ментальности заложена психофобия — страх разговоров о душе с посторонними, страх поделиться проблемами. На Западе — это норма. И если эту сферу открыть детям, то справляться со своими проблемами они все же научатся, не прибегая к крайним мерам.
Новая газета
Чт Июн 27, 2013 8:55 am
Для девочки на крыше. Ненаписанная колонка
Наталья Лосева
Это был первый раз, когда вчера утром, как раз во время первого урока, я получила подряд пять или семь mms от сына с фотками какого-то дома и подъезда, и вопреки всем договоренностям не общаться во время уроков отвечала ему. Mms-ки у них ходили по классу с телефона на телефон. На фотографиях был просто дом и просто подъезд. Рядом с их школой. На козырьке подъезда накануне вечером обнаружили разбившуюся девочку. Не из их школы, соседней, но силу потрясения это не отменяет. Через несколько часов одноклассница погибшей девочки прямо на уроке вскрыла себе вены.
Я три раза начинала писать колонку и удаляла текст. Сначала я писала как журналист — и получалось дилетантски и менторски. Потом я писала как человек, учившийся на педиатрическом факультете и собиравшийся стать детским психиатром, и получалось бездушно и нравоучительно.
Потом я писала как испуганная мать — думаю, сейчас нас, испуганных, много — не колонку, письмо девочке, которая стоит на крыше.
… И вот я писала ей, что, знаешь, девочка моя, ты не поверишь, но ночь темнее перед рассветом. И когда ты живешь дольше, чем 25 лет, то однажды начинаешь чувствовать это время. Час темноты и безысходности перед взлетом. Я хотела рассказать ей, что однажды, девочка (отойди на шаг! послушай, что я скажу), ты поймешь — чтобы высоко прыгнуть, нужно присесть. Что борются лучшие, а сдаются слабаки и дуры. Сильные прыгают вверх.
Потом я хотела бы рассказать, как вчера футбольная команда старших классов думала отнести цветы на место, где погибла ученица из соседней школы. И наверное, каждая девочка-подросток хотя бы раз в жизни, хоть на секундочку представляла себе свою смерть. Как рыдают одноклассницы, как раскаивается строгий отец, как поседела директриса школы, как лучшие, самые красивые и завидные мальчики из футбольной команды несут к ее подъезду цветы… Только знаешь. Мальчики вчера передумали. Потому что решили, что дешевым романтизмом спровоцируют других дурочек на непоправимое. А они, лучшие мальчики, любят общаться с живыми.
А потом я хотела сказать, что, знаешь, смерть необратима. Это эксперимент без результата. Ты не расскажешь. Другие не узнают. Я хотела написать о сложных для подростка вещах, о том, как метафизически бесполезно самоубийство. Если ты атеист, то просто кончится твой цикл, у тебя не будет ни плохого, ни хорошего, ни скучного, ни любопытного. Будет — ничего. Если ты хоть капельку веришь в Бога, неважно — какого, то будущее самоубийц в большинстве религий мучительно и незавидно. Без шансов избежать пустоты, ада и безысходности. Разве это лучше, чем трудная, но жизнь? Смерть — необратима, слышишь? А такая — еще жалка и неэстетична.
Наверное, я обязательно написала бы ей: девочка моя, мы, взрослые, виноваты. Недолюбили, недоберегли, недодержали за руку. Недоцеловали на ночь, недоприносили мишку в кровать тебе, взрослой, недоукрывали одеялом голые пятки, недоговорили о неприятном, недопрощали, недопоняли, недоуважали. Такое вот поколение родителей недо — у нас темп, карьера, интернет, борьба за твое будущее. Ты прости, пожалуйста, девочка. Своя или чья-то чужая.
А потом я хотела писать жестко и даже зло. Я хотела сказать, послушай, подруга, перестаньте нас шантажировать, слышите, вы, которых мы рожали, не спали, лечили, плакали, мерили жизнь по вашим тетрадкам и первым спортивным грамотам. И добавить: знаю из учебников, что у каждого подростка есть период, когда он должен явно или бессознательно ненавидеть родителей, иначе не преодолеет инфантилизма. Но слышите, вы, не смейте нас наказывать. Не смейте. Мы тоже люди.
И разозлившись, рассказать то, о чем думаю часто. Об осмысленности жертвы. О том, как моя бабушка, девочка тонкая, восточная бежала по Ташкенту в 41-м, в первых числах июля, в самую жару, знаешь, есть такое время — чиля, когда в тени сорок и пыль жжет босые ноги. Как обманывала комиссара, говорила, что ей восемнадцать. Как ехала в эшелонах на северо-запад — воевать. Как хоронила своих семнадцатилетних подруг, таких же маленьких тонких обманщиц, быстро, в мелких могилах, потому что, знаешь, на линии фронта глубоких не вырыть и табличку не всякий раз поставишь.
А потом остыла и написала бы вот что: знаешь, детка, ты такая же, какими были мы, ты легко поддаешься моде и часто думаешь, что мир несправедлив, ты ищешь правду и живешь максималистски, наотмашь, ты страдаешь и боишься неизвестности, ты не понимаешь будущего и судишь мир по самым высоким счетам. Девочка, мы, взрослые, тебя любим. Давай жить, детка.
Московские новости
Наталья Лосева
Это был первый раз, когда вчера утром, как раз во время первого урока, я получила подряд пять или семь mms от сына с фотками какого-то дома и подъезда, и вопреки всем договоренностям не общаться во время уроков отвечала ему. Mms-ки у них ходили по классу с телефона на телефон. На фотографиях был просто дом и просто подъезд. Рядом с их школой. На козырьке подъезда накануне вечером обнаружили разбившуюся девочку. Не из их школы, соседней, но силу потрясения это не отменяет. Через несколько часов одноклассница погибшей девочки прямо на уроке вскрыла себе вены.
Я три раза начинала писать колонку и удаляла текст. Сначала я писала как журналист — и получалось дилетантски и менторски. Потом я писала как человек, учившийся на педиатрическом факультете и собиравшийся стать детским психиатром, и получалось бездушно и нравоучительно.
Потом я писала как испуганная мать — думаю, сейчас нас, испуганных, много — не колонку, письмо девочке, которая стоит на крыше.
… И вот я писала ей, что, знаешь, девочка моя, ты не поверишь, но ночь темнее перед рассветом. И когда ты живешь дольше, чем 25 лет, то однажды начинаешь чувствовать это время. Час темноты и безысходности перед взлетом. Я хотела рассказать ей, что однажды, девочка (отойди на шаг! послушай, что я скажу), ты поймешь — чтобы высоко прыгнуть, нужно присесть. Что борются лучшие, а сдаются слабаки и дуры. Сильные прыгают вверх.
Потом я хотела бы рассказать, как вчера футбольная команда старших классов думала отнести цветы на место, где погибла ученица из соседней школы. И наверное, каждая девочка-подросток хотя бы раз в жизни, хоть на секундочку представляла себе свою смерть. Как рыдают одноклассницы, как раскаивается строгий отец, как поседела директриса школы, как лучшие, самые красивые и завидные мальчики из футбольной команды несут к ее подъезду цветы… Только знаешь. Мальчики вчера передумали. Потому что решили, что дешевым романтизмом спровоцируют других дурочек на непоправимое. А они, лучшие мальчики, любят общаться с живыми.
А потом я хотела сказать, что, знаешь, смерть необратима. Это эксперимент без результата. Ты не расскажешь. Другие не узнают. Я хотела написать о сложных для подростка вещах, о том, как метафизически бесполезно самоубийство. Если ты атеист, то просто кончится твой цикл, у тебя не будет ни плохого, ни хорошего, ни скучного, ни любопытного. Будет — ничего. Если ты хоть капельку веришь в Бога, неважно — какого, то будущее самоубийц в большинстве религий мучительно и незавидно. Без шансов избежать пустоты, ада и безысходности. Разве это лучше, чем трудная, но жизнь? Смерть — необратима, слышишь? А такая — еще жалка и неэстетична.
Наверное, я обязательно написала бы ей: девочка моя, мы, взрослые, виноваты. Недолюбили, недоберегли, недодержали за руку. Недоцеловали на ночь, недоприносили мишку в кровать тебе, взрослой, недоукрывали одеялом голые пятки, недоговорили о неприятном, недопрощали, недопоняли, недоуважали. Такое вот поколение родителей недо — у нас темп, карьера, интернет, борьба за твое будущее. Ты прости, пожалуйста, девочка. Своя или чья-то чужая.
А потом я хотела писать жестко и даже зло. Я хотела сказать, послушай, подруга, перестаньте нас шантажировать, слышите, вы, которых мы рожали, не спали, лечили, плакали, мерили жизнь по вашим тетрадкам и первым спортивным грамотам. И добавить: знаю из учебников, что у каждого подростка есть период, когда он должен явно или бессознательно ненавидеть родителей, иначе не преодолеет инфантилизма. Но слышите, вы, не смейте нас наказывать. Не смейте. Мы тоже люди.
И разозлившись, рассказать то, о чем думаю часто. Об осмысленности жертвы. О том, как моя бабушка, девочка тонкая, восточная бежала по Ташкенту в 41-м, в первых числах июля, в самую жару, знаешь, есть такое время — чиля, когда в тени сорок и пыль жжет босые ноги. Как обманывала комиссара, говорила, что ей восемнадцать. Как ехала в эшелонах на северо-запад — воевать. Как хоронила своих семнадцатилетних подруг, таких же маленьких тонких обманщиц, быстро, в мелких могилах, потому что, знаешь, на линии фронта глубоких не вырыть и табличку не всякий раз поставишь.
А потом остыла и написала бы вот что: знаешь, детка, ты такая же, какими были мы, ты легко поддаешься моде и часто думаешь, что мир несправедлив, ты ищешь правду и живешь максималистски, наотмашь, ты страдаешь и боишься неизвестности, ты не понимаешь будущего и судишь мир по самым высоким счетам. Девочка, мы, взрослые, тебя любим. Давай жить, детка.
Московские новости
Чт Июн 27, 2013 8:58 am
Заглянуть за грань
Nosuicid.ru
Суицид. Я подходила к этой грани и заглядывала туда. Если бы тогда я услышала по телевизору, что кто-то СМОГ, это придало бы мне решимости, уверена.
Когда я родилась, моей сестре было 7 лет, брату — 6, и вместо того, чтобы приобрести в их лице отличных нянек и помощников (я была очень спокойным ребенком), мама чуть не на пол года сплавила их в разные лагеря-санатории, где домашних детей очень обижали старшие девчонки и пацаны из неблагополучных семей. Сестра от переживаний заболела малокровием, еле спасли. И на всю жизнь меня возненавидела — когда поняла, почему ее туда отправили. Только придя к вере, долго пыталась меня полюбить — она сама рассказывала, как ей это было трудно, какая беспричинная ненависть поднималась изнутри, как только она меня просто видела. А я никак не могла понять — почему сестра надо мной так издевается. Родители этого вообще не видели и не замечали.
И вот мне 15 лет. Родители уехали. И началось … как психологически довести подростка — 22-летняя девушка уже знала. Я написала предсмертное письмо ( так сладко было думать — «вот теперь-то ВСЕ ПОЙМУТ как я страдала!»), приготовила веревку — не вешаться, а чтобы упасть не сразу: мне хотелось встать на перила балкона(это был 4-ый этаж), и держась за веревку, позвать сестру. Сказать ей, что я сейчас сброшусь, и сбросится, если она не встанет на колени и не попросит прощения. Тоска душевная была такая страшная, что я уже мысленно попрощалась со своими любимыми скамейками в парке, со школой, с котом, в которого плакала ночами (этот сиамский дикарь все это выносил спокойно, мурлыкая, а днем впивался когтями сестре в голову, когда она садилась на диван). Но я так боялась, что могу НЕЧАЯННО соскользнуть с перил и ПРОСТО ТАК улететь вниз, ничего так и не доказав никому. А письмо сестра уничтожит и никто кроме нее так и не узнает, как мне было ужасно. Мне тогда казалось, что только моя смерть даст понять, как мне плохо — подростки очень плохо умеют вербализировать свои чувства…
А потом наступило 7 ноября — тогдашний советский праздник. И напившийся коллега «нечаянно» убил моего брата на работе — столкнув трубу вниз, не посмотрев, куда она падает. Рядом стоял мой отец. Он его потом держал, весь в крови сына. (Был суд, но виновника оправдали — подумаешь — напился в такой важный праздник на работе — несчастный случай…) И вот тогда я увидела НАСТОЯЩУЮ смерть и НАСТОЯЩИЕ страдания. Самое страшное тогда было- вой отца, заперешегося в комнате.
Брат был очень хорошим человеком — двери нашей квартиры не закрывались от его друзей, даже когда мы ехали просто в поезде, он умел познакомится и там, люди записывали его адрес и нам потом долго еще приходили письма от них. Причем разговоры безо всякой выпивки и курева (он вообще не переносил алкоголь), совсем не балабол. Ему интересны были сами люди, их душа, смысл их жизни. Уверена, останься он жить, он стал бы священником. Но он даже покреститься не успел.(Кто сможет — помяните некрещенного р. Андрея). Я потом долго не могла спокойно видеть его одноклассника-алкаша, который жил на рядом на лестничной площадке, несколько раз отсидевшего в тюряге и принесшего много горя своим родным, соседям и другим людям.
После всего этого мне никогда не хотелось умереть. Только на всю жизнь появился страх смотреть вниз с балкона.
Источник: fiesta-konski.livejournal.com
Nosuicid.ru
Суицид. Я подходила к этой грани и заглядывала туда. Если бы тогда я услышала по телевизору, что кто-то СМОГ, это придало бы мне решимости, уверена.
Когда я родилась, моей сестре было 7 лет, брату — 6, и вместо того, чтобы приобрести в их лице отличных нянек и помощников (я была очень спокойным ребенком), мама чуть не на пол года сплавила их в разные лагеря-санатории, где домашних детей очень обижали старшие девчонки и пацаны из неблагополучных семей. Сестра от переживаний заболела малокровием, еле спасли. И на всю жизнь меня возненавидела — когда поняла, почему ее туда отправили. Только придя к вере, долго пыталась меня полюбить — она сама рассказывала, как ей это было трудно, какая беспричинная ненависть поднималась изнутри, как только она меня просто видела. А я никак не могла понять — почему сестра надо мной так издевается. Родители этого вообще не видели и не замечали.
И вот мне 15 лет. Родители уехали. И началось … как психологически довести подростка — 22-летняя девушка уже знала. Я написала предсмертное письмо ( так сладко было думать — «вот теперь-то ВСЕ ПОЙМУТ как я страдала!»), приготовила веревку — не вешаться, а чтобы упасть не сразу: мне хотелось встать на перила балкона(это был 4-ый этаж), и держась за веревку, позвать сестру. Сказать ей, что я сейчас сброшусь, и сбросится, если она не встанет на колени и не попросит прощения. Тоска душевная была такая страшная, что я уже мысленно попрощалась со своими любимыми скамейками в парке, со школой, с котом, в которого плакала ночами (этот сиамский дикарь все это выносил спокойно, мурлыкая, а днем впивался когтями сестре в голову, когда она садилась на диван). Но я так боялась, что могу НЕЧАЯННО соскользнуть с перил и ПРОСТО ТАК улететь вниз, ничего так и не доказав никому. А письмо сестра уничтожит и никто кроме нее так и не узнает, как мне было ужасно. Мне тогда казалось, что только моя смерть даст понять, как мне плохо — подростки очень плохо умеют вербализировать свои чувства…
А потом наступило 7 ноября — тогдашний советский праздник. И напившийся коллега «нечаянно» убил моего брата на работе — столкнув трубу вниз, не посмотрев, куда она падает. Рядом стоял мой отец. Он его потом держал, весь в крови сына. (Был суд, но виновника оправдали — подумаешь — напился в такой важный праздник на работе — несчастный случай…) И вот тогда я увидела НАСТОЯЩУЮ смерть и НАСТОЯЩИЕ страдания. Самое страшное тогда было- вой отца, заперешегося в комнате.
Брат был очень хорошим человеком — двери нашей квартиры не закрывались от его друзей, даже когда мы ехали просто в поезде, он умел познакомится и там, люди записывали его адрес и нам потом долго еще приходили письма от них. Причем разговоры безо всякой выпивки и курева (он вообще не переносил алкоголь), совсем не балабол. Ему интересны были сами люди, их душа, смысл их жизни. Уверена, останься он жить, он стал бы священником. Но он даже покреститься не успел.(Кто сможет — помяните некрещенного р. Андрея). Я потом долго не могла спокойно видеть его одноклассника-алкаша, который жил на рядом на лестничной площадке, несколько раз отсидевшего в тюряге и принесшего много горя своим родным, соседям и другим людям.
После всего этого мне никогда не хотелось умереть. Только на всю жизнь появился страх смотреть вниз с балкона.
Источник: fiesta-konski.livejournal.com
Сб Июн 29, 2013 8:12 pm
Способ жить: конный спорт
Три года назад, на первом курсе, я пыталась покончить жизнь самоубийством путем перерезания своих многострадальных вен. левую руку исполосовала, на правую не хватило сил. Остановилась. Обмотав кое как запястье полотенцем, выползла на ватных ногах из ванной, и засела за комп.
Что я там пыталась найти — уже вспомнить трудно, но набрела я на адрес конного клуба в нашем городе. Скажу сразу, лошади мне нравились всегда. Впервые на коня я села в 10 лет, и навсегда запомнила это непередаваемое ощущение. Сжимая тогда еще слабыми ногами бока огромного животного, чувствуя его силу…
Вопчем, переписав адрес, я через неделю отправилась на поиски этого самого клуба. Оказался он за городом, и ехать до него от моего дома примерно часа два. Приняли меня туда сразу, но помимо обучение верховой езде, нас заставляли убирать денники (стойла) лошадей, чистить их, кормить…. Уставала я ужасно + дальняя дорога… Сами понимаете, тут уж не до мыслей о смерти)) Лишь одно желание добраться поскорее до дома и лечь в постель.
Я до сих пор занимаюсь конным спортом, и о суициде не думала уже довольно давно. Мне по душе мое новое увлечение, и хочу сказать, что оно действительно вернуло меня к жизни.
(c) Ангел
Три года назад, на первом курсе, я пыталась покончить жизнь самоубийством путем перерезания своих многострадальных вен. левую руку исполосовала, на правую не хватило сил. Остановилась. Обмотав кое как запястье полотенцем, выползла на ватных ногах из ванной, и засела за комп.
Что я там пыталась найти — уже вспомнить трудно, но набрела я на адрес конного клуба в нашем городе. Скажу сразу, лошади мне нравились всегда. Впервые на коня я села в 10 лет, и навсегда запомнила это непередаваемое ощущение. Сжимая тогда еще слабыми ногами бока огромного животного, чувствуя его силу…
Вопчем, переписав адрес, я через неделю отправилась на поиски этого самого клуба. Оказался он за городом, и ехать до него от моего дома примерно часа два. Приняли меня туда сразу, но помимо обучение верховой езде, нас заставляли убирать денники (стойла) лошадей, чистить их, кормить…. Уставала я ужасно + дальняя дорога… Сами понимаете, тут уж не до мыслей о смерти)) Лишь одно желание добраться поскорее до дома и лечь в постель.
Я до сих пор занимаюсь конным спортом, и о суициде не думала уже довольно давно. Мне по душе мое новое увлечение, и хочу сказать, что оно действительно вернуло меня к жизни.
(c) Ангел
Сб Июн 29, 2013 8:30 pm
Суицид мифы и факты
МИФ: «Те, кто говорят о самоубийстве, редко совершают его».
ФАКТ: 90% суицидентов перед совершением самоубийства приводят важные словесные доказательства своих намерений; 40% — обращаются к специалистам. Т.е. почти каждому суициду предшествует предупреждение или другие сигналы о готовности к поступку. Когда кто-то говорит о совершении самоубийства, речь скорее всего идет о предупреждении, — или же это «крик о помощи».
МИФ: «Если человек говорит о самоубийстве, он пытается привлечь к себе внимание».
ФАКТ: Человек, говорящий о суициде, испытывает психическую боль и хочет поставить в известность о ней значимых для него людей.
МИФ: «Покушающиеся на самоубийство желают умереть».
ФАКТ: Подавляющее большинство суицидентов хотят не смерти, а избавления от психической боли.
МИФ: «Самоубийства и суицидальные попытки — явления одного порядка».
ФАКТ: Суицидальная попытка представляет собой крик о помощи в невыносимой ситуации, а не самоубийство, не удавшееся по каким-то причинам.
МИФ: «Тенденция к суициду наследуется».
ФАКТ: Не существует достоверных данных о генетической предрасположенности к самоубийству. Тем не менее суицид в семье может быть деструктивной моделью для подражательного поведения.
МИФ: «Ничего бы не могло остановить того, кто уже принял решение покончить с собой».
ФАКТ: Большинство людей, обдумывающих возможность самоубийства, хотят, чтобы их страдания закончились, и стремятся найти альтернативу или пути облегчения боли.
МИФ: «Те, кто пытаются покончить с собой, — психически больны».
ФАКТ: Большинство суицидальных попыток совершаются психически здоровыми людьми. Большинству предпринимающих попытки самоубийства не мог бы быть поставлен диагноз психического заболевания.
МИФ: «Человек, переживший суицид в подростковом возрасте, никогда не может чувствовать себя в безопасности, даже когда становится взрослым».
ФАКТ: Много молодых людей переживают суицид, получают врачебную помощь, выздоравливают и затем ведут нормальную здоровую жизнь.
МИФ: «Если человек в прошлом совершил суицидную попытку, то подобное больше не повторится».
ФАКТ: Очень многие повторяют эти действия вновь; около 80% покончивших с собой имели до этого неудачные попытки.
МИФ: «Риск самоубийства исчезает, когда кризисная ситуация проходит».
ФАКТ: Под внешним спокойствием может скрываться твердо принятое решение, а некоторый подъем сил после минования острого кризиса лишь помогает выполнить задуманное.
МИФ: «Самоубийство всегда совершается внезапно, импульсивно».
ФАКТ: Существует много диагностических признаков повышенного риска самоубийства; иногда оно планируется годами.
МИФ: «Разговоры о самоубийстве могут способствовать его совершению».
ФАКТ: Обсуждение суицидальных настроений собеседника в действительности демонстрирует ему, что кто-то готов понять и разделить его боль. Разговор может стать – и часто становится – первым шагом в предупреждении суицидов.
МИФ: «Суицидальный факт – это своеобразная форма решения личных проблем».
ФАКТ: Суицидальное поведение, как правило, по сути своей «иррационально»; кризис возникает на фоне серьезных личных проблем, но его возникновение не обязательно связано с их обострением.
МИФ: «С депрессией можно справиться усилием воли».
ФАКТ: Призывы типа «возьмите себя в руки!», «будь мужчиной!» и т.п. лишь снижают самооценку, поскольку сознательно контролировать депрессию не удается.
МИФ: «Самоубийство — это закономерная реакция на травмирующую ситуацию, а если она не воспринимается окружающими или профессионалами как драматическая, значит, человек, совершающий суицид, психически болен».
ФАКТ: Большинство людей в трудных ситуациях мобилизуются, поэтому социальный кризис 90-х гг. в России вначале сопровождался снижением числа самоубийств. Зато потом мы по этому показателю стали занимать лидирующие места в мире.
МИФ: «Дети суицидов не совершают: им рано».
ФАКТ: В больницы то и дело попадают дети самых разных возрастов, сознательно совершившие попытки самоубийства.
МИФ: «Те, кто говорят о самоубийстве, редко совершают его».
ФАКТ: 90% суицидентов перед совершением самоубийства приводят важные словесные доказательства своих намерений; 40% — обращаются к специалистам. Т.е. почти каждому суициду предшествует предупреждение или другие сигналы о готовности к поступку. Когда кто-то говорит о совершении самоубийства, речь скорее всего идет о предупреждении, — или же это «крик о помощи».
МИФ: «Если человек говорит о самоубийстве, он пытается привлечь к себе внимание».
ФАКТ: Человек, говорящий о суициде, испытывает психическую боль и хочет поставить в известность о ней значимых для него людей.
МИФ: «Покушающиеся на самоубийство желают умереть».
ФАКТ: Подавляющее большинство суицидентов хотят не смерти, а избавления от психической боли.
МИФ: «Самоубийства и суицидальные попытки — явления одного порядка».
ФАКТ: Суицидальная попытка представляет собой крик о помощи в невыносимой ситуации, а не самоубийство, не удавшееся по каким-то причинам.
МИФ: «Тенденция к суициду наследуется».
ФАКТ: Не существует достоверных данных о генетической предрасположенности к самоубийству. Тем не менее суицид в семье может быть деструктивной моделью для подражательного поведения.
МИФ: «Ничего бы не могло остановить того, кто уже принял решение покончить с собой».
ФАКТ: Большинство людей, обдумывающих возможность самоубийства, хотят, чтобы их страдания закончились, и стремятся найти альтернативу или пути облегчения боли.
МИФ: «Те, кто пытаются покончить с собой, — психически больны».
ФАКТ: Большинство суицидальных попыток совершаются психически здоровыми людьми. Большинству предпринимающих попытки самоубийства не мог бы быть поставлен диагноз психического заболевания.
МИФ: «Человек, переживший суицид в подростковом возрасте, никогда не может чувствовать себя в безопасности, даже когда становится взрослым».
ФАКТ: Много молодых людей переживают суицид, получают врачебную помощь, выздоравливают и затем ведут нормальную здоровую жизнь.
МИФ: «Если человек в прошлом совершил суицидную попытку, то подобное больше не повторится».
ФАКТ: Очень многие повторяют эти действия вновь; около 80% покончивших с собой имели до этого неудачные попытки.
МИФ: «Риск самоубийства исчезает, когда кризисная ситуация проходит».
ФАКТ: Под внешним спокойствием может скрываться твердо принятое решение, а некоторый подъем сил после минования острого кризиса лишь помогает выполнить задуманное.
МИФ: «Самоубийство всегда совершается внезапно, импульсивно».
ФАКТ: Существует много диагностических признаков повышенного риска самоубийства; иногда оно планируется годами.
МИФ: «Разговоры о самоубийстве могут способствовать его совершению».
ФАКТ: Обсуждение суицидальных настроений собеседника в действительности демонстрирует ему, что кто-то готов понять и разделить его боль. Разговор может стать – и часто становится – первым шагом в предупреждении суицидов.
МИФ: «Суицидальный факт – это своеобразная форма решения личных проблем».
ФАКТ: Суицидальное поведение, как правило, по сути своей «иррационально»; кризис возникает на фоне серьезных личных проблем, но его возникновение не обязательно связано с их обострением.
МИФ: «С депрессией можно справиться усилием воли».
ФАКТ: Призывы типа «возьмите себя в руки!», «будь мужчиной!» и т.п. лишь снижают самооценку, поскольку сознательно контролировать депрессию не удается.
МИФ: «Самоубийство — это закономерная реакция на травмирующую ситуацию, а если она не воспринимается окружающими или профессионалами как драматическая, значит, человек, совершающий суицид, психически болен».
ФАКТ: Большинство людей в трудных ситуациях мобилизуются, поэтому социальный кризис 90-х гг. в России вначале сопровождался снижением числа самоубийств. Зато потом мы по этому показателю стали занимать лидирующие места в мире.
МИФ: «Дети суицидов не совершают: им рано».
ФАКТ: В больницы то и дело попадают дети самых разных возрастов, сознательно совершившие попытки самоубийства.
Сб Июн 29, 2013 8:54 pm
Ник Вуйчич. Без рук, без ног, без суеты
Антонина Фроленкова
Это был их долгожданный первенец. Отец был на родах. Он увидел плечо младенца – что такое? Нет руки. Борис Вуйчич понял, что надо сейчас же выйти из комнаты, чтобы жена не успела заметить, как он изменился в лице. Он не мог поверить в то, что увидел.
Когда к нему вышел доктор, он начал говорить:
«Мой сын! У него нет руки?»
Доктор ответил:
«Нет… У вашего сына нет ни рук, ни ног».
Врачи отказались показать младенца матери. Медсестры плакали.
Почему?
Николас Вуйчич появился на свет в австралийском Мельбурне в семье сербских эмигрантов. Мать – медсестра. Отец – пастор. Весь приход причитал: «Почему Господь допустил такое?» Беременность протекала нормально, с наследственностью все в порядке.
взять сына на руки, не могла кормить его грудью. «Я не представляла, как заберу ребенка домой, что с ним делать, как о нем заботиться, — вспоминает Душка Вуйвич. – Я не знала, к кому обращаться с моими вопросами. Даже доктора были в растерянности. Только через четыре месяца я стала приходить в себя. Мы с мужем стали решать проблемы, не заглядывая далеко вперед. Одну за другой».
У Ника есть подобие стопы вместо левой ноги. Благодаря этому мальчик научился ходить, плавать, кататься на скейте, играть на компьютере и писать. Родители добились, чтобы сына взяли в обычную школу. Ник стал первым ребенком-инвалидом в обычной австралийской школе.
«Это значило, что учителя окружали меня излишним вниманием, — вспоминает Ник. – С другой стороны, хотя у меня и было два друга, чаще всего я слышал от сверстников: «Ник, уходи!», «Ник, ты ничего не умеешь!», «Мы не хотим с тобой дружить!», «Ты никто!»
Утопиться
Каждый вечер Ник молился Богу и просил его: «Бог, дай мне руки и ноги!» Он плакал и надеялся, что, когда проснется утром, руки и ноги уже появятся. Мама с папой купили ему электронные руки. Но они были слишком тяжелыми, и мальчик так и не смог ими пользоваться.
По воскресеньям он ходил на занятия в церковную школу. Там учили, что Господь всех любит. Ник не понимал, как так может быть — почему тогда Бог не дал ему то, что есть у всех. Иногда взрослые подходили и говорили: «Ник, все у тебя будет хорошо!» Но он им не верил – никто не мог ему объяснить, почему он такой, и никто не мог ему помочь, даже Бог. В восемь лет Николас решил утопиться в ванне. Он попросил маму отнести его туда.
«Я поворачивался лицом в воду, но удержаться было очень сложно. Ничего не получалось. За это время я представил картину своих похорон – вот стоят мои папа и мама… И тут я понял, что не могу себя убить. Все, что я видел от родителей – это любовь ко мне».
Изменить сердце
Больше Ник не пытался покончить с собой, но все думал — зачем же ему жить.
Он не сможет работать, не сможет взять за руку свою невесту, не сможет взять своего ребенка на руки, когда тот заплачет. Как-то мама прочитала Нику статью о тяжело больном человеке, который вдохновлял других жить.
Мама сказала: «Ник, ты Богу нужен. Я не знаю, как. Я не знаю, когда. Но ты сможешь Ему послужить».
В пятнадцать лет Ник открыл Евангелие и прочитал притчу о слепом. Ученики спросили Христа, почему этот человек слеп. Христос ответил: «Чтобы на нем явились дела Божии». Ник говорит, что в этот момент он перестал злиться на Бога.
«Тогда я осознал, я – не просто человек без рук и ног. Я – творение Божие. Бог знает, что и для чего Он делает. И не важно, что думают люди, – говорит Ник теперь. — Бог не отвечал на мои молитвы. Значит, Он больше хочет изменить мое сердце, чем обстоятельства моей жизни. Наверное, даже если бы вдруг у меня появились руки и ноги, это не успокоило бы меня так. Руки и ноги сами по себе».
В девятнадцать лет Ник изучал финансовое планирование в университете. Однажды ему предложили выступить перед студентами. На речь отвели семь минут. Уже через три минуты девушки в зале плакали. Одна из них никак не могла прекратить рыдания, она подняла руку и спросила: «Можно мне подняться на сцену и вас обнять?». Девушка подошла к Нику и стала плакать у него на плече. Она сказала: «Никто никогда не говорил мне, что любит меня, никто никогда не говорил мне, что я красивая такая, какая есть. Моя жизнь изменилась сегодня».
Ник пришел домой и объявил родителям, что знает, чем хочет заниматься до конца своей жизни. Отец первым делом спросил: «А университет ты думаешь заканчивать?» Потом возникли другие вопросы:
- Ты будешь ездить один?
- Нет.
- А с кем?
- Не знаю.
- О чем ты будешь говорить?
- Не знаю.
- Кто будет тебя слушать?
- Не знаю.
Сто попыток подняться
Десять месяцев в году он в пути, два месяца дома. Он объездил больше двух десятков стран, его слышали больше трех миллионов людей — в школах, домах престарелых, тюрьмах. Бывает, Ник говорит на стадионах-многотысячниках. Он выступает около 250 раз в год. В неделю Ник получает около трех сотен предложений о новых выступлениях. Он стал профессиональным оратором.
Перед началом выступления помощник выносит Ника на сцену и помогает ему устроиться на каком-то возвышении, чтобы его было видно. Потом Ник рассказывает эпизоды из своих будней. О том, что люди по-прежнему пялятся на него на улицах. О том, что, когда дети подбегают и спрашивают: «Что с тобой случилось?!» Он хриплым голосом отвечает: «Все из-за сигарет!»
А тем, кто помладше, говорит: «Я не убирал свою комнату». То, что у него на месте ноги, он называет «окорочок». Ник рассказывает, что его собака любит его кусать. А потом начинает отбивать окорочком модный ритм.
После этого он говорит: «А если по-честному, иногда вы можете упасть вот так». Ник падает лицом в стол, на котором стоял.
И продолжает:
«В жизни случается, что вы падаете, и, кажется, подняться нет сил. Вы задумываетесь тогда, есть ли у вас надежда… У меня нет ни рук, ни ног! Кажется, попробуй я хоть сто раз подняться – у меня не получится. Но после очередного поражения я не оставляю надежды. Я буду пробовать раз за разом. Я хочу, чтобы вы знали, неудача – это не конец. Главное – то, как вы финишируете. Вы собираетесь финишировать сильными? Тогда вы найдете в себе силы подняться – вот таким образом».
Он опирается лбом, потом помогает себе плечами и встает.
Женщины в зале начинают плакать.
А Ник начинает говорить о благодарности Богу.
Я никого не спасаю
- Люди бывают тронуты, утешаются, потому что видят, что кому-то тяжелее, чем им?
- Иногда мне говорят: «Нет-нет! Я не могу представить себя без рук и ног!» Но сравнить страдания невозможно, да и не нужно. Что я могу сказать, тому, чей близкий умирает от рака ? Я не пойму их боль.
Однажды ко мне подошла двадцатилетняя женщина. Ее похитили, когда ей было десять лет, превратили в рабыню и подвергали насилию. За это время у нее родилось двое детей, один из них умер. Теперь у нее СПИД. Ее родители не хотят с ней общаться. На что ей надеяться? Она сказала, что если бы не поверила в Бога, покончила бы с собой. Теперь она говорит о своей вере с другими больными СПИДом, и они могут ее услышать.
В прошлом году я встретил людей, у которых родился сын без рук и без ног. Врачи сказали: «Он будет растением всю оставшуюся жизнь. Не сможет ходить, учиться, ничего не сможет». И вдруг они узнали обо мне и встретили меня лично – другого такого же человека. И у них появилась надежда. Каждому важно узнать, что он не одинок и что его любят.
Антонина Фроленкова
Это был их долгожданный первенец. Отец был на родах. Он увидел плечо младенца – что такое? Нет руки. Борис Вуйчич понял, что надо сейчас же выйти из комнаты, чтобы жена не успела заметить, как он изменился в лице. Он не мог поверить в то, что увидел.
Когда к нему вышел доктор, он начал говорить:
«Мой сын! У него нет руки?»
Доктор ответил:
«Нет… У вашего сына нет ни рук, ни ног».
Врачи отказались показать младенца матери. Медсестры плакали.
Почему?
Николас Вуйчич появился на свет в австралийском Мельбурне в семье сербских эмигрантов. Мать – медсестра. Отец – пастор. Весь приход причитал: «Почему Господь допустил такое?» Беременность протекала нормально, с наследственностью все в порядке.
взять сына на руки, не могла кормить его грудью. «Я не представляла, как заберу ребенка домой, что с ним делать, как о нем заботиться, — вспоминает Душка Вуйвич. – Я не знала, к кому обращаться с моими вопросами. Даже доктора были в растерянности. Только через четыре месяца я стала приходить в себя. Мы с мужем стали решать проблемы, не заглядывая далеко вперед. Одну за другой».
У Ника есть подобие стопы вместо левой ноги. Благодаря этому мальчик научился ходить, плавать, кататься на скейте, играть на компьютере и писать. Родители добились, чтобы сына взяли в обычную школу. Ник стал первым ребенком-инвалидом в обычной австралийской школе.
«Это значило, что учителя окружали меня излишним вниманием, — вспоминает Ник. – С другой стороны, хотя у меня и было два друга, чаще всего я слышал от сверстников: «Ник, уходи!», «Ник, ты ничего не умеешь!», «Мы не хотим с тобой дружить!», «Ты никто!»
Утопиться
Каждый вечер Ник молился Богу и просил его: «Бог, дай мне руки и ноги!» Он плакал и надеялся, что, когда проснется утром, руки и ноги уже появятся. Мама с папой купили ему электронные руки. Но они были слишком тяжелыми, и мальчик так и не смог ими пользоваться.
По воскресеньям он ходил на занятия в церковную школу. Там учили, что Господь всех любит. Ник не понимал, как так может быть — почему тогда Бог не дал ему то, что есть у всех. Иногда взрослые подходили и говорили: «Ник, все у тебя будет хорошо!» Но он им не верил – никто не мог ему объяснить, почему он такой, и никто не мог ему помочь, даже Бог. В восемь лет Николас решил утопиться в ванне. Он попросил маму отнести его туда.
«Я поворачивался лицом в воду, но удержаться было очень сложно. Ничего не получалось. За это время я представил картину своих похорон – вот стоят мои папа и мама… И тут я понял, что не могу себя убить. Все, что я видел от родителей – это любовь ко мне».
Изменить сердце
Больше Ник не пытался покончить с собой, но все думал — зачем же ему жить.
Он не сможет работать, не сможет взять за руку свою невесту, не сможет взять своего ребенка на руки, когда тот заплачет. Как-то мама прочитала Нику статью о тяжело больном человеке, который вдохновлял других жить.
Мама сказала: «Ник, ты Богу нужен. Я не знаю, как. Я не знаю, когда. Но ты сможешь Ему послужить».
В пятнадцать лет Ник открыл Евангелие и прочитал притчу о слепом. Ученики спросили Христа, почему этот человек слеп. Христос ответил: «Чтобы на нем явились дела Божии». Ник говорит, что в этот момент он перестал злиться на Бога.
«Тогда я осознал, я – не просто человек без рук и ног. Я – творение Божие. Бог знает, что и для чего Он делает. И не важно, что думают люди, – говорит Ник теперь. — Бог не отвечал на мои молитвы. Значит, Он больше хочет изменить мое сердце, чем обстоятельства моей жизни. Наверное, даже если бы вдруг у меня появились руки и ноги, это не успокоило бы меня так. Руки и ноги сами по себе».
В девятнадцать лет Ник изучал финансовое планирование в университете. Однажды ему предложили выступить перед студентами. На речь отвели семь минут. Уже через три минуты девушки в зале плакали. Одна из них никак не могла прекратить рыдания, она подняла руку и спросила: «Можно мне подняться на сцену и вас обнять?». Девушка подошла к Нику и стала плакать у него на плече. Она сказала: «Никто никогда не говорил мне, что любит меня, никто никогда не говорил мне, что я красивая такая, какая есть. Моя жизнь изменилась сегодня».
Ник пришел домой и объявил родителям, что знает, чем хочет заниматься до конца своей жизни. Отец первым делом спросил: «А университет ты думаешь заканчивать?» Потом возникли другие вопросы:
- Ты будешь ездить один?
- Нет.
- А с кем?
- Не знаю.
- О чем ты будешь говорить?
- Не знаю.
- Кто будет тебя слушать?
- Не знаю.
Сто попыток подняться
Десять месяцев в году он в пути, два месяца дома. Он объездил больше двух десятков стран, его слышали больше трех миллионов людей — в школах, домах престарелых, тюрьмах. Бывает, Ник говорит на стадионах-многотысячниках. Он выступает около 250 раз в год. В неделю Ник получает около трех сотен предложений о новых выступлениях. Он стал профессиональным оратором.
Перед началом выступления помощник выносит Ника на сцену и помогает ему устроиться на каком-то возвышении, чтобы его было видно. Потом Ник рассказывает эпизоды из своих будней. О том, что люди по-прежнему пялятся на него на улицах. О том, что, когда дети подбегают и спрашивают: «Что с тобой случилось?!» Он хриплым голосом отвечает: «Все из-за сигарет!»
А тем, кто помладше, говорит: «Я не убирал свою комнату». То, что у него на месте ноги, он называет «окорочок». Ник рассказывает, что его собака любит его кусать. А потом начинает отбивать окорочком модный ритм.
После этого он говорит: «А если по-честному, иногда вы можете упасть вот так». Ник падает лицом в стол, на котором стоял.
И продолжает:
«В жизни случается, что вы падаете, и, кажется, подняться нет сил. Вы задумываетесь тогда, есть ли у вас надежда… У меня нет ни рук, ни ног! Кажется, попробуй я хоть сто раз подняться – у меня не получится. Но после очередного поражения я не оставляю надежды. Я буду пробовать раз за разом. Я хочу, чтобы вы знали, неудача – это не конец. Главное – то, как вы финишируете. Вы собираетесь финишировать сильными? Тогда вы найдете в себе силы подняться – вот таким образом».
Он опирается лбом, потом помогает себе плечами и встает.
Женщины в зале начинают плакать.
А Ник начинает говорить о благодарности Богу.
Я никого не спасаю
- Люди бывают тронуты, утешаются, потому что видят, что кому-то тяжелее, чем им?
- Иногда мне говорят: «Нет-нет! Я не могу представить себя без рук и ног!» Но сравнить страдания невозможно, да и не нужно. Что я могу сказать, тому, чей близкий умирает от рака ? Я не пойму их боль.
Однажды ко мне подошла двадцатилетняя женщина. Ее похитили, когда ей было десять лет, превратили в рабыню и подвергали насилию. За это время у нее родилось двое детей, один из них умер. Теперь у нее СПИД. Ее родители не хотят с ней общаться. На что ей надеяться? Она сказала, что если бы не поверила в Бога, покончила бы с собой. Теперь она говорит о своей вере с другими больными СПИДом, и они могут ее услышать.
В прошлом году я встретил людей, у которых родился сын без рук и без ног. Врачи сказали: «Он будет растением всю оставшуюся жизнь. Не сможет ходить, учиться, ничего не сможет». И вдруг они узнали обо мне и встретили меня лично – другого такого же человека. И у них появилась надежда. Каждому важно узнать, что он не одинок и что его любят.
Сб Июн 29, 2013 9:03 pm
Нужно ли жить, когда жить незачем
Священник Андрей Кордочкин
- Мама, я женюсь.
-На ком?
-На Кате.
-Да? А где вы жить будете?
-Мама, Катя – эмо. Она вообще жить не хочет.
(молодежный юмор)
Потом берет Его диавол в святой город и поставляет Его на крыле храма, и говорит Ему: если Ты Сын Божий, бросься вниз. (Мф. 4. 5-6
Для многих людей вопрос о смысле жизни – удел философствующих лентяев. Какой там смысл? Некогда и думать. Метро, работа, хозяйство, семья. Там и пенсия не за горами. Однако, именно вопрос о смысле может заставить человека жить со смыслом. Или же, не найдя ответа, остановить свою жизнь самому.
Большая часть людей сталкивается лицом к лицу с вопросом о смысле своей жизни лишь на похоронах, но вопрос этот настолько больной, что даже в присутствии покойника куда проще растворить его суетой, оливье с водкой, обрядами — чтобы все было «как положено», «как у людей». Сама смерть спрашивает – к чему работа, дача, домашний уют, если с собой не заберешь? Они и понятно, а что же теперь делать? Отказаться от всего, что есть? Чай, не фанатики какие. Да и кто ты такой, чтобы думать о смысле? Самый умный? Больше всех надо? Включи телевизор, и смотри, какой тебе смысл? Или вот компьютер, тоже хорошо. Как поет любимый мною шеговарский самородок,
А может, и правда, смысла нет? О каком смысле может идти речь, когда человек обречен на то, чтобы сгнить, а вместе с его телом исчезнут и все, кого он любит, и всё, что он создал?
Именно вопрос о смерти является началом сколь-либо серьезного духовного пути человека, который не прячется, а идет до конца. «Дар напрасный, дар случайный, жизнь, зачем ты мне дана?». Архимандрит Софроний Сахаров вспоминал о парижской молодости:
«Доминировала нужда знать: ухожу ли я в совершенное ничто, или? .. Ведь если я умираю, то с моей смертью во мне умирает весь космос. Даже и Бог. Моя смерть есть конец всего бытия вообще … Когда я опирал голову на руки, в руках я ощущал череп, и образ смерти вставал передо мною. Моя «нормальная реакция» говорила мне, что я еще молод и здоров, и что смерть еще, быть может, далека, что, естественно, я могу прожить еще и сорок, и пятьдесят лет, но в ответ на это с силой врывался голос, говоривший: «Хотя бы и тысячу, а потом что?»».
Впрочем, если человеку кажется, что смысла нет, может быть, его и вправду нет? Не является ли вопрос о смысле выражением его отсутствия? «И увидел Бог, что это хорошо»: пока человек счастлив и видит красоту, он не спрашивает о смысле.
Но мир, сохранив отзвуки и отблески рая, перестал быть красивым. Он стал страшным местом; мир убил Бога, и теперь его невозможно полюбить. Христианин, когда над ним совершается Таинство Крещения, перестает существовать для мира точно так же, как тот, кто прыгает на шоссе с пешеходного моста. Он умирает. Но самоубийца лишь фиксирует навсегда отчаянное, озлобленное и безразличное состояние, забирая его в холодную вечность. С христианином происходит иное; умерев однажды, он не умрет никогда. Разве смерть приходит дважды? Понятия жизни и смерти в христианстве меняются; те, кто по мирским измерениям — покойники (Богородица, святые), для нас — живее живых. Те же, кто биологически живы, зачастую оказываются ходячими мертвецами, как в невеселом, но поучительном фильме о клоуне, которого воскрешает глоток кока-колы. Самоубийца движется, как ему кажется, от жизни к смерти. Христианин, напротив, не ощущает себя вполне живым, и ищет «жизни с избытком», которую обещал ему Христос. «Умерщвлена мя страстьми оживи».
***
Самоубийство, зачастую – удел умного и чувствующего человека, который понимает, что мир стал стал слишком грустным местом, чтобы в нем можно было жить.
Однако постой, не спеши. Есть другой способ не жить в мире воскресших клоунов. «Кто смотрит на мир, как смотрят на пузырь, как смотрят на мираж, того не видит царь смерти», сказал Будда. Можно оказаться невидимым для мира, умереть для него, но остаться живым. Что делает живое живым? Почему твое тело живет, и душа не умирает? Где источник этого таинственного дыхания, призывающего к жизни все, что есть на Земле? Если источником жизни является Бог («Святым духом всяка душа живится», поется на богослужении), то человек жив, лишь когда он жив для Бога и Бог жив для него.
Бывает, конечно, что разговоры о самоубийстве – не поиск смысла, а лишь способ привлечь к себе внимание. Самовлюбленность не позволит даже себя поцарапать; однако бóльшая часть тех, кто сам оканчивал жизнь, говорили с близкими, с друзьями, но не были никем услышаны и приняты всерьез. А значит, судьба будущего самоубийцы, во многом – в руках тех, кто рядом.
Одно дело – удержать на краю кого-то, для кого близкий и быстрый конец столь желанен. Но что делать человеку, который в силу душевных, психических, или даже физических особенностей вынужден жить с мыслью о самоубийстве?
Когда-то в сети работал сайт mysuicide.ru. Говорят, сайт многих спас (чего стоила фотография на главной странице — бирка, привязанная к большому пальцу ноги) – но не своего основателя. В своем дневнике он писал: «Спасти самоубийцу (НАСТОЯЩЕГО — не невротика, не рефлексирующего юнца) может только человек, который положит на это жизнь». Видимо, рядом с ним такого человека не оказалось.
Я много раз оказывался рядом с людьми, для которых Бога не было. А если Бога нет, то все плохо. Очень плохо. Единственный выход в этой ситуации – самому стать Богом для этого человека, сделать все, что можешь, опустошая себя до конца. Тогда через тебя будет действовать Его сила. Тогда у человека появится надежда.
Но решение, в конце концов, принимает сам человек. За его плечом стоит тот, кто возвел Христа на крыло храма, и шепчет; человеку же кажется, что он слышит собственный голос.
***
«Я никому не нужен/не нужна» — сколько людей повторяют эти слова? Их часто приходится слышать от старшего поколения, но за ними, как правило, стоит эгоизм и не более того. Друг мой, а с чего ты взял, что самим фактом своего существования ты должен быть кому-то нужен? Врач знает, что он нужен, потому, что он лечит. Учитель знает, что он нужен, потому, что он учит. А от твоего существования есть какая-то польза? На Западе люди, выходя на пенсию, зачастую сотрудничают с благотворительными организациями; им нравится дарить свое время и силы кому-то. У нас (особенно в глубинке), таких организаций нет; служение ближним могла бы выполнять Церковь, помогая людям понять, что христианство, в конце концов – это не только культ. Нас упрекают, и вполне справедливо: «Есть в России тысячи небольших городов, где пока нет волонтерских организаций. Но уже нет ни одного города, где не было бы Православного храма. Теоретически это должно означать, что в этих городах и селах с каждым днем должно становиться все меньше людей, оставшихся наедине с горем и болезнями». Но этого не происходит. Все больше одиноких людей с одной стороны, а с другой – все больше желающих посетовать батюшке на свою ненужность и отвергнутость, в том числе своими детьми, которых они так и не научили, что жизнь – это умение отдавать, а не только брать.
Есть замечательный аскетический принцип: что делать, когда плохо. Скорбь преодолевается не шоколадной конфетой, а бóльшей скорбью. Поэтому, оказаться в больнице, в тюрьме, у постели умирающего – благословение Божие. Если человек находит себя рядом с тем, кому хуже, чем ему самому, и действенно ему служит, то и его собственный мир обретает гармонию и равновесие. В этом отношении корень самоубийства – гордость, эгоизм, и, в конечном счете, оборот человека лишь на самого себя.
***
Впрочем, есть еще более действенный способ преодолеть бóльшей скорбью меньшую. Он называется «покаяние». Нет плача горшего, чем плач человека о самом себе. Я в очередной раз задумался об этом, когда вечером в Духов день мы читали в храме канон Святому Духу, который преподобный Максим Грек написал, по преданию, углем на стене, находясь в заключении в Волоколамском монастыре. Он оставил Родину, чтобы служить Русской Церкви, и сама Церковь – не еретики и не безбожники! – отняла у него все – священство, свободу, возможность заниматься богословскими трудами. Возможно ли было не озлобиться, не отчаяться, не сойти с ума? Ответ – в словах самого канона: «Страстями горькими плотскими огорчен был окаянною душою моею, и в тех, как в последних безднах, всегда, Спасе мой, потопляем, Тебе молюсь: струями живодательнаго Твоего источника оживи меня». Оказывается, даже в самых скорбных обстоятельствах можно обратить внимание внутрь, и, не поддаваясь саможалению, уделить время реставрации собственной души. Преподобный Иоанн Лествичник называет этот плач «радостнотворным». «В бездне плача находится утешение; и чистота сердца получает просвещение. Просвещение же есть неизреченное действие, неведомым образом разумеваемое и невидимо зримое. Утешение есть прохлаждение болезнующей души, которая, как младенец, и плачет внутренно, и вместе радостно улыбается», пишет он. Не самокопание, а плач, перерождающий человека, есть единственный путь к преодолению гордости и эгоизма, которые, в той или иной форме, приводят человека к суицидальным состояниям. В нем человек познает Бога как УТЕШИТЕЛЯ.
***
Было бы ошибкой считать, что самоубийство – проблема лишь самоубийцы, а единственно правильный «православный ответ» — брезгливо процедить «мы таких не отпеваем». Едва ли человек, уверенный в том, что Церковь – пространство любви, будет резать вены от безысходности. Суицид – это вопрос ко всем нам, а синяя линия кардиограммы на графике – это диагноз страны. Почему на деревенских кладбищах столько молодежи? Не потому, ли, что русские люди жить не хотят, и нелепые смерти «по пьянке» есть форма суицида тех, кому жить незачем?
Вспомним, напоследок, слова одного из самых талантливых русских самоубийц – Александра Башлачева:
Как ветра осенние подметали плаху
Солнце шло сторонкою да время стороной.
И хотел я жить и умирал да со слепу со страху
Потому что я не знал, что ты со мной.
Как ветра осенние заметали небо
Плакали — тревожили облака.
Я не знал как жить ведь я еще не выпек хлеба
А на губах не сохла капля молока.
Как ветра осенние да подули ближе
Закружили мою голову и ну давай кружить.
Ой-ой-ой да я сумел бы выжить
Если б не было такой простой работы жить.
Как ветра осенние жаль не жалели рожь
Ветры тебя посеяли чтоб ты пригодился.
Ведь совсем неважно от чего помрешь
Ведь куда важнее для чего родился.
Как ветра осенние черной птицей голосили
А ты откуда взялся богатырь-снегирь?
Я хотел бы жить и умереть в России
Если б не было такой земли – Сибирь.
Как ветра осенние уносят мое семя
Листья воскресения да весточки весны.
Я хочу дожить, хочу увидеть время
Когда эти песни станут не нужны…
Священник Андрей Кордочкин
- Мама, я женюсь.
-На ком?
-На Кате.
-Да? А где вы жить будете?
-Мама, Катя – эмо. Она вообще жить не хочет.
(молодежный юмор)
Потом берет Его диавол в святой город и поставляет Его на крыле храма, и говорит Ему: если Ты Сын Божий, бросься вниз. (Мф. 4. 5-6
Для многих людей вопрос о смысле жизни – удел философствующих лентяев. Какой там смысл? Некогда и думать. Метро, работа, хозяйство, семья. Там и пенсия не за горами. Однако, именно вопрос о смысле может заставить человека жить со смыслом. Или же, не найдя ответа, остановить свою жизнь самому.
Большая часть людей сталкивается лицом к лицу с вопросом о смысле своей жизни лишь на похоронах, но вопрос этот настолько больной, что даже в присутствии покойника куда проще растворить его суетой, оливье с водкой, обрядами — чтобы все было «как положено», «как у людей». Сама смерть спрашивает – к чему работа, дача, домашний уют, если с собой не заберешь? Они и понятно, а что же теперь делать? Отказаться от всего, что есть? Чай, не фанатики какие. Да и кто ты такой, чтобы думать о смысле? Самый умный? Больше всех надо? Включи телевизор, и смотри, какой тебе смысл? Или вот компьютер, тоже хорошо. Как поет любимый мною шеговарский самородок,
А может, и правда, смысла нет? О каком смысле может идти речь, когда человек обречен на то, чтобы сгнить, а вместе с его телом исчезнут и все, кого он любит, и всё, что он создал?
Именно вопрос о смерти является началом сколь-либо серьезного духовного пути человека, который не прячется, а идет до конца. «Дар напрасный, дар случайный, жизнь, зачем ты мне дана?». Архимандрит Софроний Сахаров вспоминал о парижской молодости:
«Доминировала нужда знать: ухожу ли я в совершенное ничто, или? .. Ведь если я умираю, то с моей смертью во мне умирает весь космос. Даже и Бог. Моя смерть есть конец всего бытия вообще … Когда я опирал голову на руки, в руках я ощущал череп, и образ смерти вставал передо мною. Моя «нормальная реакция» говорила мне, что я еще молод и здоров, и что смерть еще, быть может, далека, что, естественно, я могу прожить еще и сорок, и пятьдесят лет, но в ответ на это с силой врывался голос, говоривший: «Хотя бы и тысячу, а потом что?»».
Впрочем, если человеку кажется, что смысла нет, может быть, его и вправду нет? Не является ли вопрос о смысле выражением его отсутствия? «И увидел Бог, что это хорошо»: пока человек счастлив и видит красоту, он не спрашивает о смысле.
Но мир, сохранив отзвуки и отблески рая, перестал быть красивым. Он стал страшным местом; мир убил Бога, и теперь его невозможно полюбить. Христианин, когда над ним совершается Таинство Крещения, перестает существовать для мира точно так же, как тот, кто прыгает на шоссе с пешеходного моста. Он умирает. Но самоубийца лишь фиксирует навсегда отчаянное, озлобленное и безразличное состояние, забирая его в холодную вечность. С христианином происходит иное; умерев однажды, он не умрет никогда. Разве смерть приходит дважды? Понятия жизни и смерти в христианстве меняются; те, кто по мирским измерениям — покойники (Богородица, святые), для нас — живее живых. Те же, кто биологически живы, зачастую оказываются ходячими мертвецами, как в невеселом, но поучительном фильме о клоуне, которого воскрешает глоток кока-колы. Самоубийца движется, как ему кажется, от жизни к смерти. Христианин, напротив, не ощущает себя вполне живым, и ищет «жизни с избытком», которую обещал ему Христос. «Умерщвлена мя страстьми оживи».
***
Самоубийство, зачастую – удел умного и чувствующего человека, который понимает, что мир стал стал слишком грустным местом, чтобы в нем можно было жить.
Однако постой, не спеши. Есть другой способ не жить в мире воскресших клоунов. «Кто смотрит на мир, как смотрят на пузырь, как смотрят на мираж, того не видит царь смерти», сказал Будда. Можно оказаться невидимым для мира, умереть для него, но остаться живым. Что делает живое живым? Почему твое тело живет, и душа не умирает? Где источник этого таинственного дыхания, призывающего к жизни все, что есть на Земле? Если источником жизни является Бог («Святым духом всяка душа живится», поется на богослужении), то человек жив, лишь когда он жив для Бога и Бог жив для него.
Бывает, конечно, что разговоры о самоубийстве – не поиск смысла, а лишь способ привлечь к себе внимание. Самовлюбленность не позволит даже себя поцарапать; однако бóльшая часть тех, кто сам оканчивал жизнь, говорили с близкими, с друзьями, но не были никем услышаны и приняты всерьез. А значит, судьба будущего самоубийцы, во многом – в руках тех, кто рядом.
Одно дело – удержать на краю кого-то, для кого близкий и быстрый конец столь желанен. Но что делать человеку, который в силу душевных, психических, или даже физических особенностей вынужден жить с мыслью о самоубийстве?
Когда-то в сети работал сайт mysuicide.ru. Говорят, сайт многих спас (чего стоила фотография на главной странице — бирка, привязанная к большому пальцу ноги) – но не своего основателя. В своем дневнике он писал: «Спасти самоубийцу (НАСТОЯЩЕГО — не невротика, не рефлексирующего юнца) может только человек, который положит на это жизнь». Видимо, рядом с ним такого человека не оказалось.
Я много раз оказывался рядом с людьми, для которых Бога не было. А если Бога нет, то все плохо. Очень плохо. Единственный выход в этой ситуации – самому стать Богом для этого человека, сделать все, что можешь, опустошая себя до конца. Тогда через тебя будет действовать Его сила. Тогда у человека появится надежда.
Но решение, в конце концов, принимает сам человек. За его плечом стоит тот, кто возвел Христа на крыло храма, и шепчет; человеку же кажется, что он слышит собственный голос.
***
«Я никому не нужен/не нужна» — сколько людей повторяют эти слова? Их часто приходится слышать от старшего поколения, но за ними, как правило, стоит эгоизм и не более того. Друг мой, а с чего ты взял, что самим фактом своего существования ты должен быть кому-то нужен? Врач знает, что он нужен, потому, что он лечит. Учитель знает, что он нужен, потому, что он учит. А от твоего существования есть какая-то польза? На Западе люди, выходя на пенсию, зачастую сотрудничают с благотворительными организациями; им нравится дарить свое время и силы кому-то. У нас (особенно в глубинке), таких организаций нет; служение ближним могла бы выполнять Церковь, помогая людям понять, что христианство, в конце концов – это не только культ. Нас упрекают, и вполне справедливо: «Есть в России тысячи небольших городов, где пока нет волонтерских организаций. Но уже нет ни одного города, где не было бы Православного храма. Теоретически это должно означать, что в этих городах и селах с каждым днем должно становиться все меньше людей, оставшихся наедине с горем и болезнями». Но этого не происходит. Все больше одиноких людей с одной стороны, а с другой – все больше желающих посетовать батюшке на свою ненужность и отвергнутость, в том числе своими детьми, которых они так и не научили, что жизнь – это умение отдавать, а не только брать.
Есть замечательный аскетический принцип: что делать, когда плохо. Скорбь преодолевается не шоколадной конфетой, а бóльшей скорбью. Поэтому, оказаться в больнице, в тюрьме, у постели умирающего – благословение Божие. Если человек находит себя рядом с тем, кому хуже, чем ему самому, и действенно ему служит, то и его собственный мир обретает гармонию и равновесие. В этом отношении корень самоубийства – гордость, эгоизм, и, в конечном счете, оборот человека лишь на самого себя.
***
Впрочем, есть еще более действенный способ преодолеть бóльшей скорбью меньшую. Он называется «покаяние». Нет плача горшего, чем плач человека о самом себе. Я в очередной раз задумался об этом, когда вечером в Духов день мы читали в храме канон Святому Духу, который преподобный Максим Грек написал, по преданию, углем на стене, находясь в заключении в Волоколамском монастыре. Он оставил Родину, чтобы служить Русской Церкви, и сама Церковь – не еретики и не безбожники! – отняла у него все – священство, свободу, возможность заниматься богословскими трудами. Возможно ли было не озлобиться, не отчаяться, не сойти с ума? Ответ – в словах самого канона: «Страстями горькими плотскими огорчен был окаянною душою моею, и в тех, как в последних безднах, всегда, Спасе мой, потопляем, Тебе молюсь: струями живодательнаго Твоего источника оживи меня». Оказывается, даже в самых скорбных обстоятельствах можно обратить внимание внутрь, и, не поддаваясь саможалению, уделить время реставрации собственной души. Преподобный Иоанн Лествичник называет этот плач «радостнотворным». «В бездне плача находится утешение; и чистота сердца получает просвещение. Просвещение же есть неизреченное действие, неведомым образом разумеваемое и невидимо зримое. Утешение есть прохлаждение болезнующей души, которая, как младенец, и плачет внутренно, и вместе радостно улыбается», пишет он. Не самокопание, а плач, перерождающий человека, есть единственный путь к преодолению гордости и эгоизма, которые, в той или иной форме, приводят человека к суицидальным состояниям. В нем человек познает Бога как УТЕШИТЕЛЯ.
***
Было бы ошибкой считать, что самоубийство – проблема лишь самоубийцы, а единственно правильный «православный ответ» — брезгливо процедить «мы таких не отпеваем». Едва ли человек, уверенный в том, что Церковь – пространство любви, будет резать вены от безысходности. Суицид – это вопрос ко всем нам, а синяя линия кардиограммы на графике – это диагноз страны. Почему на деревенских кладбищах столько молодежи? Не потому, ли, что русские люди жить не хотят, и нелепые смерти «по пьянке» есть форма суицида тех, кому жить незачем?
Вспомним, напоследок, слова одного из самых талантливых русских самоубийц – Александра Башлачева:
Как ветра осенние подметали плаху
Солнце шло сторонкою да время стороной.
И хотел я жить и умирал да со слепу со страху
Потому что я не знал, что ты со мной.
Как ветра осенние заметали небо
Плакали — тревожили облака.
Я не знал как жить ведь я еще не выпек хлеба
А на губах не сохла капля молока.
Как ветра осенние да подули ближе
Закружили мою голову и ну давай кружить.
Ой-ой-ой да я сумел бы выжить
Если б не было такой простой работы жить.
Как ветра осенние жаль не жалели рожь
Ветры тебя посеяли чтоб ты пригодился.
Ведь совсем неважно от чего помрешь
Ведь куда важнее для чего родился.
Как ветра осенние черной птицей голосили
А ты откуда взялся богатырь-снегирь?
Я хотел бы жить и умереть в России
Если б не было такой земли – Сибирь.
Как ветра осенние уносят мое семя
Листья воскресения да весточки весны.
Я хочу дожить, хочу увидеть время
Когда эти песни станут не нужны…
Сб Июн 29, 2013 9:07 pm
Само- или себяубийство
Священник Игорь Прекуп
«Смерть любви вызывает любовь к смерти» (Эрл Гроллман)… Очень точное наблюдение. Отложим в сторону случаи самоубийств людей психически больных или добровольно вводящих себя в измененное состояние сознания.
Исключим также ситуации, когда жертва собственной жизнью предполагает спасение другой жизни, не говоря уже о смертельно больных, для кого продолжение жизни — это всего лишь некоторое отдаление естественной смерти, но связанное с невыносимыми мучениями. А вот как быть со случаями, когда человек вменяем, пусть даже и сильно потрясен какой-нибудь бедой? Или, тем более, когда он принимает это решение совершенно осознанно, не в порыве чувств?..
Казалось бы, чего мудрить? — Страсти, искушения, бесовские наваждения. Поддался на искушение человек — смертно согрешил. Церковному поминовению не подлежит, да и в личной молитве тоже, за исключением особых случаев и с благословения. Чего ж тут рассуждать, искать еще какие-то надуманные причины? Только от сути отвлекать.
Разумеется, бесы играют отнюдь не последнюю роль в этом, как, впрочем, и в любом другом грехе, постепенно настолько помрачая разум человека, что говорить о полной вменяемости самоубийцы (как и любого закоренелого грешника) довольно сложно, если смотреть на это с духовной точки зрения. Верно и то, что человек сам поддается на уловки диавола, идя на поводу у своих страстей, которыми его опутывает «человекоубийца искони». Однако это не устраняет необходимости внимательней и всесторонне отнестись к этому явлению. Да и не кроется ли в таком «простом взгляде» некоторое лукавство? Не попытка ли это отстраниться от обстоятельств, которые подталкивают людей к непоправимому шагу? Не попытка ли это заранее снять с себя ответственность за нечуткость, невнимательность, безучастность, равнодушие по отношению к тем, кто для нас находится в пределах досягаемости, и чей выбор зависит, в том числе, и от нашего к ним отношения?.. Это уж пусть каждый у своей совести поинтересуется, а мы продолжим.
Итак, исключая вышеупомянутые варианты суицида, принимая во внимание духовный аспект проблемы как основной, существенный, но не игнорируя и всех прочих, а наипаче душевный, мы обнаружим, что причина самоубийства кроется не в противоестественной ненависти к жизни, не в ее отрицании, а или — в невыносимости чувства отсутствия любви к жизни (потребность жизнелюбия есть, но самой любви к ней человек в себе не чувствует), или в чувстве обреченности своей любви, когда одностороннее, ущербное осознание тленности всего земного и преходящего повергает человека в отчаяние, если он, будь то по причине неверия, отрицающего вечную жизнь, будь то маловерия, не дающего вечным ценностям стать прочным стержнем души — не в состоянии любить вечную жизнь достаточно сильно, чтобы земную жизнь любить как приготовление к ней.
Т. е. в основе не ненависть, а любовь, но… дурно направленная, а потому приносящая противоестественный плод. Если вдуматься, дурно направленная любовь всегда плодоносит смертью, когда привязывает человека к тому, что не должно составлять «сокровища сердца», хороня его заживо в земном и лишая тем самым жизни вечной. Такой «живой труп» может быть очень даже большим жизнелюбом… внешне. А дух его безжизнен. Он погиб для вечной жизни, хотя и не лишен надежды очнуться от этого состояния и воскреснуть по духу прежде, чем закончится жизнь земная. Он ликует, наслаждаясь земными благами, не его веселье хлещет не столько потому, что он умеет чувствовать вкус жизни (это, кстати, тоже не всем дано), сколько потому, что он не чувствует вторичности земных (душевных и материальных) ценностей, не чувствует приоритета ценностей духовных, его совесть не тревожится о достоинстве его образа жизни, не обличает его в дурной направленности Богом дарованной способности любить. В самоубийстве эта дурная направленность наиболее зрима становится для тех, кто мыслит «по плоти», а потому лишь смерть по плоти он в состоянии осознать как смерть, крах… А ведь это всего лишь видимая невооруженным глазом верхушка смерти вечной: процесса умирания души, который тем более интенсивно протекает, чем полней и безоглядней человек погружается в жизнь «по стихиям мира, а не по Христу» (Кол. 2; 8).
Впрочем, самоубийство для иных жизнелюбов — не следствие и не признак разочарования. Наоборот, привычка «брать от жизни все» (в данном случае неважно идет ли речь о банальных прожигателях жизни, или об утонченных и возвышенных творческих натурах) на пороге тяжких испытаний или же вынужденного изменения образа жизни побуждает жизнелюба совершить «геройский» поступок: он отказывается от жизни, если она не может быть полноценной биологически (что включает и душевную составляющую, зачастую ошибочно принимаемую за духовную). Он гордо отшвыривает от себя Божий дар, в котором не хватает того, чем он дорожит превыше всего: успеха, уважения окружающих, сытости, плотских наслаждений, творческих полетов и свершений, любимого человека (предпочитаемое подчеркнуть) — кому, что важнее… Он слишком любит жизнь за то или иное ее свойство, чтобы, лишившись его, видеть в ней еще какой-то смысл.
Конечно, мы выпуклости ради, описали наиболее яркий тип, но суть не меняется, когда речь идет о людях ничем не выделяющихся из толпы, просто придавленных жизнью и не выдержавших (или не захотевших больше выдерживать) «давления атмосферного столба»… Та же безответная любовь к жизни, те же страсти в основе, те же потребности, то же неприятие жизни, если в ней отсутствует что-то придающее ей вкус, то же невидение в ней смысла, когда ничто не радует, то же отчаяние, когда впереди лишь медленное умирание (будь то в мучениях неизлечимой болезни, будь то в прогнозируемом психическом расстройстве, будь то просто от мучительной старости со всеми ее сопутствующими атрибутами, среди которых чуть ли не самыми болезненными являются забвение родными, чувства одиночества, никому ненужности, беспомощности, униженности нищетой).
Безответная любовь к жизни… Человек хочет полюбить и словно не может, потому что жизнь «не резонирует» в ответ. Он как бы провоцирует жизнь, чтобы она дала себя почувствовать: экстремальные виды спорта, алкоголь, наркотики, беспорядочная половая жизнь, девиантное поведение — все то, что обостряет чувства и придвигает человека к краю жизни, балансируя на котором он только и в состоянии почувствовать ее вкус.
И если это не помогает, он предпринимает осознанные или неосознанные попытки расстаться с предметом своей безответной любви, уничтожая себя открыто и непосредственно (разбиваясь на автомобиле или бросаясь под него, выбрасываясь из окна или травясь ядом, вешаясь или вскрывая себе вены, стреляясь или самосжигаясь и т. д.), или скрыто и косвенно — ведя заведомо вредный для здоровья образ жизни. И нередко скрытый суицид в какой-то момент как бы вступает в завершающую фазу, переходя в открытый: как бы устав себя убивать, человек решительно ставит в этом процессе многоточие, «сводя счеты с жизнью»…
Да, именно многоточие. Точку в своей жизни человек ставит тогда, когда уходит из нее, внутренне достойно подготовившись к тому моменту, когда Господь его призовет. Даже, если этот момент будет внезапным. А когда он произвольно обрывает свою жизнь, даже если это сделано не рывком, а путем ее продолжительного натяжения — это многоточие, и многоточие ничего хорошего не предвещающее, потому что смерть застала человека в грехе против жизни. Против собственной жизни. «Собственной» не в юридическом смысле собственности, что позволяло бы считать человека вправе распоряжаться ею по своему усмотрению, не отчитываясь ни перед кем. Впрочем, именно так секулярное сознание и понимает ценность жизни — не как дар Божий, а как собственность, которой человек вправе распоряжаться по своему усмотрению как ему заблагорассудится, лишь бы не в ущерб другим (хотя, даже с этой точки зрения — отдельный вопрос, каково влияние каждого отдельного суицида на выбор других колеблющихся людей). И вот тут мы подходим к ответу, почему самоубийство — тягчайший грех, лишающий человека церковного поминовения.
Убивая другого человека, посягая на чужую жизнь, преступник отдает себе отчет в том, что это — чужое. Независимо от того, стыдится он этого или цинично пренебрегает ценностью жизни, вынужденно ли он это делает, добиваясь каких-то благ для себя или «своих», или стремясь таким образом спастись от каких-то скорбей (защитить «своих»), или же маниакально наслаждается властью над жизнями людей — он понимает, что посягает на то, что ему не принадлежит. И другие тоже это понимают, независимо от того, признают ли они его действия правомерными или нет.
А вот с самоубийцей все несколько сложней и, скажем, концептуально глубже: в русском слове «самоубийство» ключевым является корень «сам». Это акт «самости»: того начала, которое сформировалось в процессе грехопадения как начало, паразитирующее в личности человека на образе Божием. Самость глушит в человеке способность к богоуподоблению, подменяя ее самообожествлением, располагает его культивировать свою самодостаточность, стимулируя гордыню и тщеславие, побуждая ради их подпитки к внешне добродетельным, даже героическим поступкам. Все это направлено к одной цели: стать богом вместо Бога для себя и, по возможности, для кого-то еще (домашних, сослуживцев, города, страны, мира…). Я САМ. Я решаю. Я сам себе хозяин и никто мне не указ, что мне делать со своей жизнью, со всем, что ее составляет: здоровье, пол, дарования, призвание — это все мое, и я САМ буду решать, что мне из этого беречь, а что уничтожать, что изменять или развивать, а что бездарно просадить…
Кстати, слово суицид не столь красноречиво отражает самостную сущность акта самоубийства. Это слово латинского происхождения и состоит оно из двух корней: sui — себя и caedes — убийство. С одной стороны оно лучше напоминает о сущности этого греха, как греха убийства, о чем многие забывают, думая, что убийство лишь то, что совершается по отношению к другому человеку, когда совершается посягательство на чужую жизнь, а тут-то речь о своей, какое же это убийство?.. Да, убийство. Себя. Но от этого оно не перестает быть убийством во всей его мерзости и безбожности.
И все же концептуальную глубину римское юридизированное сознание словно приносит в жертву описательной ясности, для которой направленность агрессии существеннее мировоззренческого признака. Совершенно зря: когда понятие убийства сочетается с понятием самости, нашему сознанию открываются глубины адовы… В этом акте человек как бы заявляет Богу: «Это — мое! Ты мне не указ, Ты мне — не Бог! Если Ты ничего лучшего не можешь мне дать — Ты не Всеблагий и не Всемогущий, а если не хочешь — Ты не Милосердный! Я не вижу смысла в такой жизни, значит, Ты не Премудрый, она складывается тупо и бездарно, значит Ты — не Промыслитель! В таком случае — я САМ буду решать, что мне с этой жизнью делать!»
Это уже не просто убийство и не только убийство себя. Это именно мятеж против Бога. Осознанный или нет — это, безусловно, не все равно, однако, и в том, и в другом случае — это мятеж сродни тому, который привел к отпадению части ангелов и возникновению зла.
Ну, и в заключение о «жестоком» отношении Церкви к самоубийцам. Христианское погребение предполагает жизнь усопшего по вере. Да, он мог ошибаться, грешить, порой застревать в пороке и даже отрекаться от Бога, но важно, чтобы хоть к итогу своей жизни он какими-то словами, действиями засвидетельствовал о начале возвратного пути в «объятия Отча». А если этого нет? «Ведь чин отпевания предполагает целый ряд вещей, — говорит владыка Антоний Сурожский. — Невозможно просто сказать: „Господи, этот человек согрешил, но он до конца на Тебя уповал и надеялся“, когда он не уповал и не надеялся. Нельзя сказать: „Человек этот согрешил, но вера его никогда не поколебалась“. Ведь нельзя надсмеиваться ни над Богом, ни над усопшим. Значит, есть категория людей, которые в такой чин просто не входят». Это относится ко всем, кто по вере Христовой не жил, кто к ней так до конца жизни и не пришел, или жить — жил, но не по вере завершил жизнь. В частности и даже в сугубой мере это относится к самоубийцам, запрет на церковное поминовение которых имеет еще несколько причин.
Во-первых, это не просто грех, а грех, в котором человек уже не может покаяться (случаи, когда человек умер вследствие нанесенного себе вреда, но успел принести покаяние — не в счет, на него этот запрет не распространяется). Т. е. речь идет о нераскаянном грешнике, причем последнее, что он совершил — убийство, грех страшный, а «в чем застану, в том и сужу». Таковые не подлежат христианскому погребению, независимо от того, против кого они согрешили. Ну, а то, что нынче кого только не отпевают — не аргумент.
Во-вторых, это страшный грех в силу своей богоборческой сущности, о чем было сказано выше. Грех наносит душе страшный вред. Чем больше у человека оснований удержаться от него — тем лучше. Глубоко верующий на этот соблазн не поддастся, а малодушествующим тяжкие посмертные последствия не столь реально осознаются, как последствия хоть духовные, но посюсторонние. Понимание, что, лишив себя жизни земной, он произвольно лишает себя молитвенного ходатайства Церкви; что отчуждаясь от Нее, лишает себя и жизни вечной — это может в какой-то момент отрезвить, удержать. Да что «может»?! Удерживает! И немало людей в состоянии поделиться таким опытом. А если человек большое значение придает заупокойной молитве и при этом знает, что добиться разрешения на церковное поминовение не составит особого труда?.. Тогда соблазн самовольно прекратить невыносимое мучение возрастает в разы. И какую же медвежью услугу оказывают таким несчастным те, кто проявляют мнимое милосердие, отступая от издревле идущей строгости?!.. Можно подумать, что мы добрее Отцов.
В-третьих, любая молитва — это труд, сопряженный с противостоянием «мироправителям тьмы века сего» (Еф. 6; 12). Чем «проблемней» тот, за кого мы молимся, тем на большие искушения мы напрашиваемся; чем сами мы немощнее — тем рискованней молиться за тех, у кого серьезные духовные проблемы, особенно, когда речь идет о людях, ушедших в страшном духовном состоянии. Поэтому даже лично не каждому стоит молиться о упокоении пусть самых родных и близких «самовольно живот свой скончавших». Каждому человеку своих грехов да соблазнов хватает. Не дай Бог напроситься на дополнительные искушения (ведь, принимая на себя такой молитвенный подвиг, он как бы претендует на определенный уровень, вот, в соответствии с мерой претензии и может отхватить искушение)! Со стороны Церкви было бы немилосердно не ограждать своих чад от опасности.
Однако по любви и со смирением иной человек может с благословения взять на себя это дело. Прп. Амвросий Оптинский в одном из писем благословлял поминать брата некой послушницы, но только родственникам и келейно, используя в качестве основы молитву, которую в свое время дал своему ученику оптинский старец Лев, когда тот изливал ему скорбь о своем отце-самоубийце: «Взыщи, Господи, погибшую душу отца моего; аще возможно есть, помилуй! Неизследимы судьбы Твои. Не постави мне во грех сей молитвы моей. Но да будет святая воля Твоя!» При этом старец напомнил своему ученику: «…Бог без сравнения более, чем ты, любил и любит его. Значит, тебе остается предоставить вечную участь родителя твоего благости и милосердию Бога, Который если соблаговолит помиловать, то кто может противиться ему?»
Бог есть любовь, и никто Его любви противостоять не может… кроме возлюбленного им грешника. Одно дело, когда человек в умопомрачении налагает на себя руки, другое — когда он делает это, внутренне рассчитывая на милосердие Божие. Это — лукавство, которое своей сущностью не позволяет Богу «соблаговолить помиловать».
Но человек, вынашивающий в себе суицидальный помысел, иногда может избежать этого страшного зла, если кто-то из окружающих его людей (в т. ч. из тех, кто проживает за стенкой в соседней квартире, или с кем он просто пересекается по дороге в продуктовый магазин) даст ему почувствовать свою нужность, значимость, если просто даст ему выплакаться и, не позволяя увлекаться саможалением, отогреет и приободрит.
Самоубийство — это потрясение для всех, кто лично знал несчастного. Это страшный удар для самых близких, потому что совесть начинает тревожиться: все ли мы сделали, чтобы этого не произошло? Однако иные люди умеют и, укоряя себя, себя же и оправдывать, и терзаясь, утешаться. Поэтому не стоит обольщаться насчет иммунитета к собственной черствости, который, по идее, должен бы формироваться такими потрясениями. Митр. Антоний Сурожский пишет, что «многие самоубийства происходят оттого, что рядом с человеком не оказалось никого, кто бы его утвердил. Никто не сказал: „Твое существование важно для меня, твое существование имеет ценность, потому что без тебя будет пустота, которой заполнить нечем“». Чтобы не быть не только прямыми, но и косвенными виновниками в чьем-то самоубийстве, мало не изводить кого то, не унижать целенаправленно. Надо еще употреблять усилия, чтобы всякому унывающему или отчаивающемуся ненавязчиво дать почувствовать (именно почувствовать!), что он важен и дорог нам сам по себе. И тогда, отогрев с Божией помощью в человеке любовь к жизни, мы поможем ему преодолеть бесовский помысел о смерти как избавительнице.
Священник Игорь Прекуп
«Смерть любви вызывает любовь к смерти» (Эрл Гроллман)… Очень точное наблюдение. Отложим в сторону случаи самоубийств людей психически больных или добровольно вводящих себя в измененное состояние сознания.
Исключим также ситуации, когда жертва собственной жизнью предполагает спасение другой жизни, не говоря уже о смертельно больных, для кого продолжение жизни — это всего лишь некоторое отдаление естественной смерти, но связанное с невыносимыми мучениями. А вот как быть со случаями, когда человек вменяем, пусть даже и сильно потрясен какой-нибудь бедой? Или, тем более, когда он принимает это решение совершенно осознанно, не в порыве чувств?..
Казалось бы, чего мудрить? — Страсти, искушения, бесовские наваждения. Поддался на искушение человек — смертно согрешил. Церковному поминовению не подлежит, да и в личной молитве тоже, за исключением особых случаев и с благословения. Чего ж тут рассуждать, искать еще какие-то надуманные причины? Только от сути отвлекать.
Разумеется, бесы играют отнюдь не последнюю роль в этом, как, впрочем, и в любом другом грехе, постепенно настолько помрачая разум человека, что говорить о полной вменяемости самоубийцы (как и любого закоренелого грешника) довольно сложно, если смотреть на это с духовной точки зрения. Верно и то, что человек сам поддается на уловки диавола, идя на поводу у своих страстей, которыми его опутывает «человекоубийца искони». Однако это не устраняет необходимости внимательней и всесторонне отнестись к этому явлению. Да и не кроется ли в таком «простом взгляде» некоторое лукавство? Не попытка ли это отстраниться от обстоятельств, которые подталкивают людей к непоправимому шагу? Не попытка ли это заранее снять с себя ответственность за нечуткость, невнимательность, безучастность, равнодушие по отношению к тем, кто для нас находится в пределах досягаемости, и чей выбор зависит, в том числе, и от нашего к ним отношения?.. Это уж пусть каждый у своей совести поинтересуется, а мы продолжим.
Итак, исключая вышеупомянутые варианты суицида, принимая во внимание духовный аспект проблемы как основной, существенный, но не игнорируя и всех прочих, а наипаче душевный, мы обнаружим, что причина самоубийства кроется не в противоестественной ненависти к жизни, не в ее отрицании, а или — в невыносимости чувства отсутствия любви к жизни (потребность жизнелюбия есть, но самой любви к ней человек в себе не чувствует), или в чувстве обреченности своей любви, когда одностороннее, ущербное осознание тленности всего земного и преходящего повергает человека в отчаяние, если он, будь то по причине неверия, отрицающего вечную жизнь, будь то маловерия, не дающего вечным ценностям стать прочным стержнем души — не в состоянии любить вечную жизнь достаточно сильно, чтобы земную жизнь любить как приготовление к ней.
Т. е. в основе не ненависть, а любовь, но… дурно направленная, а потому приносящая противоестественный плод. Если вдуматься, дурно направленная любовь всегда плодоносит смертью, когда привязывает человека к тому, что не должно составлять «сокровища сердца», хороня его заживо в земном и лишая тем самым жизни вечной. Такой «живой труп» может быть очень даже большим жизнелюбом… внешне. А дух его безжизнен. Он погиб для вечной жизни, хотя и не лишен надежды очнуться от этого состояния и воскреснуть по духу прежде, чем закончится жизнь земная. Он ликует, наслаждаясь земными благами, не его веселье хлещет не столько потому, что он умеет чувствовать вкус жизни (это, кстати, тоже не всем дано), сколько потому, что он не чувствует вторичности земных (душевных и материальных) ценностей, не чувствует приоритета ценностей духовных, его совесть не тревожится о достоинстве его образа жизни, не обличает его в дурной направленности Богом дарованной способности любить. В самоубийстве эта дурная направленность наиболее зрима становится для тех, кто мыслит «по плоти», а потому лишь смерть по плоти он в состоянии осознать как смерть, крах… А ведь это всего лишь видимая невооруженным глазом верхушка смерти вечной: процесса умирания души, который тем более интенсивно протекает, чем полней и безоглядней человек погружается в жизнь «по стихиям мира, а не по Христу» (Кол. 2; 8).
Впрочем, самоубийство для иных жизнелюбов — не следствие и не признак разочарования. Наоборот, привычка «брать от жизни все» (в данном случае неважно идет ли речь о банальных прожигателях жизни, или об утонченных и возвышенных творческих натурах) на пороге тяжких испытаний или же вынужденного изменения образа жизни побуждает жизнелюба совершить «геройский» поступок: он отказывается от жизни, если она не может быть полноценной биологически (что включает и душевную составляющую, зачастую ошибочно принимаемую за духовную). Он гордо отшвыривает от себя Божий дар, в котором не хватает того, чем он дорожит превыше всего: успеха, уважения окружающих, сытости, плотских наслаждений, творческих полетов и свершений, любимого человека (предпочитаемое подчеркнуть) — кому, что важнее… Он слишком любит жизнь за то или иное ее свойство, чтобы, лишившись его, видеть в ней еще какой-то смысл.
Конечно, мы выпуклости ради, описали наиболее яркий тип, но суть не меняется, когда речь идет о людях ничем не выделяющихся из толпы, просто придавленных жизнью и не выдержавших (или не захотевших больше выдерживать) «давления атмосферного столба»… Та же безответная любовь к жизни, те же страсти в основе, те же потребности, то же неприятие жизни, если в ней отсутствует что-то придающее ей вкус, то же невидение в ней смысла, когда ничто не радует, то же отчаяние, когда впереди лишь медленное умирание (будь то в мучениях неизлечимой болезни, будь то в прогнозируемом психическом расстройстве, будь то просто от мучительной старости со всеми ее сопутствующими атрибутами, среди которых чуть ли не самыми болезненными являются забвение родными, чувства одиночества, никому ненужности, беспомощности, униженности нищетой).
Безответная любовь к жизни… Человек хочет полюбить и словно не может, потому что жизнь «не резонирует» в ответ. Он как бы провоцирует жизнь, чтобы она дала себя почувствовать: экстремальные виды спорта, алкоголь, наркотики, беспорядочная половая жизнь, девиантное поведение — все то, что обостряет чувства и придвигает человека к краю жизни, балансируя на котором он только и в состоянии почувствовать ее вкус.
И если это не помогает, он предпринимает осознанные или неосознанные попытки расстаться с предметом своей безответной любви, уничтожая себя открыто и непосредственно (разбиваясь на автомобиле или бросаясь под него, выбрасываясь из окна или травясь ядом, вешаясь или вскрывая себе вены, стреляясь или самосжигаясь и т. д.), или скрыто и косвенно — ведя заведомо вредный для здоровья образ жизни. И нередко скрытый суицид в какой-то момент как бы вступает в завершающую фазу, переходя в открытый: как бы устав себя убивать, человек решительно ставит в этом процессе многоточие, «сводя счеты с жизнью»…
Да, именно многоточие. Точку в своей жизни человек ставит тогда, когда уходит из нее, внутренне достойно подготовившись к тому моменту, когда Господь его призовет. Даже, если этот момент будет внезапным. А когда он произвольно обрывает свою жизнь, даже если это сделано не рывком, а путем ее продолжительного натяжения — это многоточие, и многоточие ничего хорошего не предвещающее, потому что смерть застала человека в грехе против жизни. Против собственной жизни. «Собственной» не в юридическом смысле собственности, что позволяло бы считать человека вправе распоряжаться ею по своему усмотрению, не отчитываясь ни перед кем. Впрочем, именно так секулярное сознание и понимает ценность жизни — не как дар Божий, а как собственность, которой человек вправе распоряжаться по своему усмотрению как ему заблагорассудится, лишь бы не в ущерб другим (хотя, даже с этой точки зрения — отдельный вопрос, каково влияние каждого отдельного суицида на выбор других колеблющихся людей). И вот тут мы подходим к ответу, почему самоубийство — тягчайший грех, лишающий человека церковного поминовения.
Убивая другого человека, посягая на чужую жизнь, преступник отдает себе отчет в том, что это — чужое. Независимо от того, стыдится он этого или цинично пренебрегает ценностью жизни, вынужденно ли он это делает, добиваясь каких-то благ для себя или «своих», или стремясь таким образом спастись от каких-то скорбей (защитить «своих»), или же маниакально наслаждается властью над жизнями людей — он понимает, что посягает на то, что ему не принадлежит. И другие тоже это понимают, независимо от того, признают ли они его действия правомерными или нет.
А вот с самоубийцей все несколько сложней и, скажем, концептуально глубже: в русском слове «самоубийство» ключевым является корень «сам». Это акт «самости»: того начала, которое сформировалось в процессе грехопадения как начало, паразитирующее в личности человека на образе Божием. Самость глушит в человеке способность к богоуподоблению, подменяя ее самообожествлением, располагает его культивировать свою самодостаточность, стимулируя гордыню и тщеславие, побуждая ради их подпитки к внешне добродетельным, даже героическим поступкам. Все это направлено к одной цели: стать богом вместо Бога для себя и, по возможности, для кого-то еще (домашних, сослуживцев, города, страны, мира…). Я САМ. Я решаю. Я сам себе хозяин и никто мне не указ, что мне делать со своей жизнью, со всем, что ее составляет: здоровье, пол, дарования, призвание — это все мое, и я САМ буду решать, что мне из этого беречь, а что уничтожать, что изменять или развивать, а что бездарно просадить…
Кстати, слово суицид не столь красноречиво отражает самостную сущность акта самоубийства. Это слово латинского происхождения и состоит оно из двух корней: sui — себя и caedes — убийство. С одной стороны оно лучше напоминает о сущности этого греха, как греха убийства, о чем многие забывают, думая, что убийство лишь то, что совершается по отношению к другому человеку, когда совершается посягательство на чужую жизнь, а тут-то речь о своей, какое же это убийство?.. Да, убийство. Себя. Но от этого оно не перестает быть убийством во всей его мерзости и безбожности.
И все же концептуальную глубину римское юридизированное сознание словно приносит в жертву описательной ясности, для которой направленность агрессии существеннее мировоззренческого признака. Совершенно зря: когда понятие убийства сочетается с понятием самости, нашему сознанию открываются глубины адовы… В этом акте человек как бы заявляет Богу: «Это — мое! Ты мне не указ, Ты мне — не Бог! Если Ты ничего лучшего не можешь мне дать — Ты не Всеблагий и не Всемогущий, а если не хочешь — Ты не Милосердный! Я не вижу смысла в такой жизни, значит, Ты не Премудрый, она складывается тупо и бездарно, значит Ты — не Промыслитель! В таком случае — я САМ буду решать, что мне с этой жизнью делать!»
Это уже не просто убийство и не только убийство себя. Это именно мятеж против Бога. Осознанный или нет — это, безусловно, не все равно, однако, и в том, и в другом случае — это мятеж сродни тому, который привел к отпадению части ангелов и возникновению зла.
Ну, и в заключение о «жестоком» отношении Церкви к самоубийцам. Христианское погребение предполагает жизнь усопшего по вере. Да, он мог ошибаться, грешить, порой застревать в пороке и даже отрекаться от Бога, но важно, чтобы хоть к итогу своей жизни он какими-то словами, действиями засвидетельствовал о начале возвратного пути в «объятия Отча». А если этого нет? «Ведь чин отпевания предполагает целый ряд вещей, — говорит владыка Антоний Сурожский. — Невозможно просто сказать: „Господи, этот человек согрешил, но он до конца на Тебя уповал и надеялся“, когда он не уповал и не надеялся. Нельзя сказать: „Человек этот согрешил, но вера его никогда не поколебалась“. Ведь нельзя надсмеиваться ни над Богом, ни над усопшим. Значит, есть категория людей, которые в такой чин просто не входят». Это относится ко всем, кто по вере Христовой не жил, кто к ней так до конца жизни и не пришел, или жить — жил, но не по вере завершил жизнь. В частности и даже в сугубой мере это относится к самоубийцам, запрет на церковное поминовение которых имеет еще несколько причин.
Во-первых, это не просто грех, а грех, в котором человек уже не может покаяться (случаи, когда человек умер вследствие нанесенного себе вреда, но успел принести покаяние — не в счет, на него этот запрет не распространяется). Т. е. речь идет о нераскаянном грешнике, причем последнее, что он совершил — убийство, грех страшный, а «в чем застану, в том и сужу». Таковые не подлежат христианскому погребению, независимо от того, против кого они согрешили. Ну, а то, что нынче кого только не отпевают — не аргумент.
Во-вторых, это страшный грех в силу своей богоборческой сущности, о чем было сказано выше. Грех наносит душе страшный вред. Чем больше у человека оснований удержаться от него — тем лучше. Глубоко верующий на этот соблазн не поддастся, а малодушествующим тяжкие посмертные последствия не столь реально осознаются, как последствия хоть духовные, но посюсторонние. Понимание, что, лишив себя жизни земной, он произвольно лишает себя молитвенного ходатайства Церкви; что отчуждаясь от Нее, лишает себя и жизни вечной — это может в какой-то момент отрезвить, удержать. Да что «может»?! Удерживает! И немало людей в состоянии поделиться таким опытом. А если человек большое значение придает заупокойной молитве и при этом знает, что добиться разрешения на церковное поминовение не составит особого труда?.. Тогда соблазн самовольно прекратить невыносимое мучение возрастает в разы. И какую же медвежью услугу оказывают таким несчастным те, кто проявляют мнимое милосердие, отступая от издревле идущей строгости?!.. Можно подумать, что мы добрее Отцов.
В-третьих, любая молитва — это труд, сопряженный с противостоянием «мироправителям тьмы века сего» (Еф. 6; 12). Чем «проблемней» тот, за кого мы молимся, тем на большие искушения мы напрашиваемся; чем сами мы немощнее — тем рискованней молиться за тех, у кого серьезные духовные проблемы, особенно, когда речь идет о людях, ушедших в страшном духовном состоянии. Поэтому даже лично не каждому стоит молиться о упокоении пусть самых родных и близких «самовольно живот свой скончавших». Каждому человеку своих грехов да соблазнов хватает. Не дай Бог напроситься на дополнительные искушения (ведь, принимая на себя такой молитвенный подвиг, он как бы претендует на определенный уровень, вот, в соответствии с мерой претензии и может отхватить искушение)! Со стороны Церкви было бы немилосердно не ограждать своих чад от опасности.
Однако по любви и со смирением иной человек может с благословения взять на себя это дело. Прп. Амвросий Оптинский в одном из писем благословлял поминать брата некой послушницы, но только родственникам и келейно, используя в качестве основы молитву, которую в свое время дал своему ученику оптинский старец Лев, когда тот изливал ему скорбь о своем отце-самоубийце: «Взыщи, Господи, погибшую душу отца моего; аще возможно есть, помилуй! Неизследимы судьбы Твои. Не постави мне во грех сей молитвы моей. Но да будет святая воля Твоя!» При этом старец напомнил своему ученику: «…Бог без сравнения более, чем ты, любил и любит его. Значит, тебе остается предоставить вечную участь родителя твоего благости и милосердию Бога, Который если соблаговолит помиловать, то кто может противиться ему?»
Бог есть любовь, и никто Его любви противостоять не может… кроме возлюбленного им грешника. Одно дело, когда человек в умопомрачении налагает на себя руки, другое — когда он делает это, внутренне рассчитывая на милосердие Божие. Это — лукавство, которое своей сущностью не позволяет Богу «соблаговолить помиловать».
Но человек, вынашивающий в себе суицидальный помысел, иногда может избежать этого страшного зла, если кто-то из окружающих его людей (в т. ч. из тех, кто проживает за стенкой в соседней квартире, или с кем он просто пересекается по дороге в продуктовый магазин) даст ему почувствовать свою нужность, значимость, если просто даст ему выплакаться и, не позволяя увлекаться саможалением, отогреет и приободрит.
Самоубийство — это потрясение для всех, кто лично знал несчастного. Это страшный удар для самых близких, потому что совесть начинает тревожиться: все ли мы сделали, чтобы этого не произошло? Однако иные люди умеют и, укоряя себя, себя же и оправдывать, и терзаясь, утешаться. Поэтому не стоит обольщаться насчет иммунитета к собственной черствости, который, по идее, должен бы формироваться такими потрясениями. Митр. Антоний Сурожский пишет, что «многие самоубийства происходят оттого, что рядом с человеком не оказалось никого, кто бы его утвердил. Никто не сказал: „Твое существование важно для меня, твое существование имеет ценность, потому что без тебя будет пустота, которой заполнить нечем“». Чтобы не быть не только прямыми, но и косвенными виновниками в чьем-то самоубийстве, мало не изводить кого то, не унижать целенаправленно. Надо еще употреблять усилия, чтобы всякому унывающему или отчаивающемуся ненавязчиво дать почувствовать (именно почувствовать!), что он важен и дорог нам сам по себе. И тогда, отогрев с Божией помощью в человеке любовь к жизни, мы поможем ему преодолеть бесовский помысел о смерти как избавительнице.
Вт Фев 18, 2014 8:15 pm
Самоубийство..... грех..свобода...грех... слабость...грех...подлость..грех..предательство.
Мой старик дядя которого я никогда не знала, застрелился, неразделённая любовь. 18лет. Паренёк один знакомый повесился этой осенью, кому то что то должен. 18 лет. Его друг через месяц вздёрнулся, проблемы с родителями.18 лет.
Единственные дети своих родителей, тем теперь что делать? Их друзьям и родным? Можно было найти выход? Можно.... Звучат слова "наша жизнь не пренодлежит нам одним"... может надо избавиться от этой "эмовской моды"?
Мой старик дядя которого я никогда не знала, застрелился, неразделённая любовь. 18лет. Паренёк один знакомый повесился этой осенью, кому то что то должен. 18 лет. Его друг через месяц вздёрнулся, проблемы с родителями.18 лет.
Единственные дети своих родителей, тем теперь что делать? Их друзьям и родным? Можно было найти выход? Можно.... Звучат слова "наша жизнь не пренодлежит нам одним"... может надо избавиться от этой "эмовской моды"?
Вт Фев 18, 2014 8:18 pm
Cамоубийство - одна из вечных проблем человечества, поскольку существует как явление практически столько же, сколько существует на Земле человек. Самоубийство, как считают исследователи, явление сугубо антропологическое. Считается, что случаи самоубийств животных являются либо поэтическим вымыслом, либо неправильными выводами из поверхностных наблюдений за жизнью животных. Ни скорпион, вонзающий себе свое ядовитое жало в спину, если его окружить горящими углями, ни те животные, которые отказываются от пищи в неволе и погибают, не действуют сознательно, и это - главное отличие их поведения от поведения человека.
З. Фрейд трактовал явление самоубийства как следствие нарушение психосексуального развития личности. По мнению Фрейда и его школы, влечение к самоубийству у подростков развивается в связи с аутоэротизмом, удовлетворяемым онанистическими эксцессами, которые рассматриваются в то же время как унизительный акт, угрожаемый тяжелыми последствиями, и отсюда возникают ущемленные комплексы и влечение к самоубийству.
Последователь школы психоанализа, американский ученый Карл Меннингер развил представления З. Фрейда о суициде, исследовав их глубинные мотивы. Он выделил 3 основные части суицидального поведения:
1. Желание убить; суициденты, будучи в большинстве случаев инфантильными личностями, реагируют яростью на помехи или препятствия, стоящие на пути реализации их желаний;
2. Желание быть убитым; если убийство является крайней формой агрессии, то суицид представляет собой высшую степень подчинения: человек не может выдержать укоров совести и страданий из-за нарушения моральных норм и потому видит искупление вины лишь в прекращении жизни;
3. Желание умереть; оно является распространенным среди людей, склонных подвергать свою жизнь необоснованному риску, а также среди больных, считающих смерть единственным лекарством от телесных и душевных мучений .
З. Фрейд трактовал явление самоубийства как следствие нарушение психосексуального развития личности. По мнению Фрейда и его школы, влечение к самоубийству у подростков развивается в связи с аутоэротизмом, удовлетворяемым онанистическими эксцессами, которые рассматриваются в то же время как унизительный акт, угрожаемый тяжелыми последствиями, и отсюда возникают ущемленные комплексы и влечение к самоубийству.
Последователь школы психоанализа, американский ученый Карл Меннингер развил представления З. Фрейда о суициде, исследовав их глубинные мотивы. Он выделил 3 основные части суицидального поведения:
1. Желание убить; суициденты, будучи в большинстве случаев инфантильными личностями, реагируют яростью на помехи или препятствия, стоящие на пути реализации их желаний;
2. Желание быть убитым; если убийство является крайней формой агрессии, то суицид представляет собой высшую степень подчинения: человек не может выдержать укоров совести и страданий из-за нарушения моральных норм и потому видит искупление вины лишь в прекращении жизни;
3. Желание умереть; оно является распространенным среди людей, склонных подвергать свою жизнь необоснованному риску, а также среди больных, считающих смерть единственным лекарством от телесных и душевных мучений .
Вт Фев 18, 2014 8:21 pm
Мифы и факты о самоубийстве
В сознании большинства людей до настоящего времени бытуют ложные представления о самоубийстве. Увы, они стоили обществу не одной человеческой жизни. Знание некоторых фактов может помочь предотвратить трагедию.
МИФ: Если человек говорит о самоубийстве, он пытается привлечь к себе внимание.
ФАКТ: Часто говорящие о самоубийстве переживают душевную боль и хотят поставить о ней в известность значимых людей.
МИФ: Самоубийство случается без предупреждения.
ФАКТ: 8 из 10 затевающих самоубийство подают окружающим предупреждающие знаки о грядущем поступке.
МИФ: Самоубийство – явление наследуемое, значит, оно фатально, и ничем нельзя помочь.
ФАКТ: Оно не передается генетически – человек использует аутоагрессивное поведение, если оно существовало в семье или значимом окружении.
МИФ: Те, кто кончает с собой, психически больны.
ФАКТ: Многие совершающие самоубийство люди не страдают никаким психическим заболеванием.
МИФ: Разговоры о самоубийстве могут способствовать его совершению, поэтому лучше всего избегать этой неприятной и опасной темы.
ФАКТ: разговор о самоубийстве не является причиной. Напротив, он может стать первым шагом его предупреждения.
МИФ: Если человек в прошлом совершал попытку самоубийства, то больше подобное не повторится. Значит, опасность позади и можно забыть об этом.
ФАКТ:Очень многие повторяют эти действия вновь и достигают желаемого результата.
МИФ:Покушающиеся на самоубийство желают умереть.
ФАКТ:Подавляющее большинство суицидентов скорее хотят избавиться от невыносимой душевной боли, чем умереть, поэтому часто обращаются за помощью.
МИФ:Все самоубийства совршаются импульсивно, внезапно, значит я не могу помочь, так как ситуация непредсказуема.
ФАКТ:Большинство людей обдумывают свои планы, сообщая о них окружающим.
МИФ:Если человек находился в состоянии депрессии (кризиса), и его состояние улучшилось, то опасность самоубийства миновала. Значит, можно расслабиться и более не возвращаться к опасной теме.
ФАКТ:При уменьшении степени выраженности депрессии у человека появляется энергия наряду с более ясным и острым осознанием чувства безнадежности жизни. Немало самоубийств случается вследза "улучшением". Суицидальные намерения и чувства могут возвращаться. В течение, как минимум, трех месяцев после депрессии (кризиса) к человеку следует проявлять особое внимание .
В сознании большинства людей до настоящего времени бытуют ложные представления о самоубийстве. Увы, они стоили обществу не одной человеческой жизни. Знание некоторых фактов может помочь предотвратить трагедию.
МИФ: Если человек говорит о самоубийстве, он пытается привлечь к себе внимание.
ФАКТ: Часто говорящие о самоубийстве переживают душевную боль и хотят поставить о ней в известность значимых людей.
МИФ: Самоубийство случается без предупреждения.
ФАКТ: 8 из 10 затевающих самоубийство подают окружающим предупреждающие знаки о грядущем поступке.
МИФ: Самоубийство – явление наследуемое, значит, оно фатально, и ничем нельзя помочь.
ФАКТ: Оно не передается генетически – человек использует аутоагрессивное поведение, если оно существовало в семье или значимом окружении.
МИФ: Те, кто кончает с собой, психически больны.
ФАКТ: Многие совершающие самоубийство люди не страдают никаким психическим заболеванием.
МИФ: Разговоры о самоубийстве могут способствовать его совершению, поэтому лучше всего избегать этой неприятной и опасной темы.
ФАКТ: разговор о самоубийстве не является причиной. Напротив, он может стать первым шагом его предупреждения.
МИФ: Если человек в прошлом совершал попытку самоубийства, то больше подобное не повторится. Значит, опасность позади и можно забыть об этом.
ФАКТ:Очень многие повторяют эти действия вновь и достигают желаемого результата.
МИФ:Покушающиеся на самоубийство желают умереть.
ФАКТ:Подавляющее большинство суицидентов скорее хотят избавиться от невыносимой душевной боли, чем умереть, поэтому часто обращаются за помощью.
МИФ:Все самоубийства совршаются импульсивно, внезапно, значит я не могу помочь, так как ситуация непредсказуема.
ФАКТ:Большинство людей обдумывают свои планы, сообщая о них окружающим.
МИФ:Если человек находился в состоянии депрессии (кризиса), и его состояние улучшилось, то опасность самоубийства миновала. Значит, можно расслабиться и более не возвращаться к опасной теме.
ФАКТ:При уменьшении степени выраженности депрессии у человека появляется энергия наряду с более ясным и острым осознанием чувства безнадежности жизни. Немало самоубийств случается вследза "улучшением". Суицидальные намерения и чувства могут возвращаться. В течение, как минимум, трех месяцев после депрессии (кризиса) к человеку следует проявлять особое внимание .
Вт Фев 18, 2014 8:22 pm
Если человек решает лишить себя жизни - это означает, что в его сознании претерпела серьезные изменения фундаментальная этическая категория - смысл жизни. Человек решается на самоубийство, когда под влиянием тех или иных обстоятельств его существование утрачивает смысл. Хотя, несомненно, нельзя существовать только для поддержания жизни и наслаждения ею. В жизни также есть и огромное количество разочарований и страдания. Утрата смысла жизни - это необходимое, но не достаточное условие суицидального поведения. Нужна еще переоценка смерти. Смерть должна приобрести нравственный смысл - только тогда представление о ней может превратиться в цель деятельности.
Вт Фев 18, 2014 8:24 pm
Как бы ни были многообразны жизненные события и конфликты, приводящие к самоубийству, у всех у них есть один общий этический аспект: на уровне морального сознания все они апеллируют к нравственным ценностям: именно в этом качестве выступают все представления о счастье, добре, справедливости, долге, чести, достоинстве и т.п. Иными словами, суицидогенные события - это мощные удары по моральным ценностям личности. Само суицидальное решение - это акт морального выбора. Отдавая предпочтение самоубийству, человек соотносит его мотив и результат, принимает на себя ответственность за самоуничтожение или перекладывает эту ответственность на других. Так или иначе, когда человек выбирает этот поступок, - он видит в самоубийстве не просто действие, причиняющее смерть, но и определенный поступок, несущий положительный или отрицательный нравственный смысл и вызывающий определенное отношение людей, их оценки и мнения.
Вт Фев 18, 2014 8:25 pm
оказываеться и человеческая философия в этом тоже играет не последнюю роль:
Тем не менее, анализируя любое самоубийство, мы найдем в нем момент, когда человек спрашивает себя: “Да и что такое жизнь вообще? Что такое этот странный мир”? Этими словами он призывает философию, и она, его личностная философия, наличие которой он, быть может, и не предполагал у себя, дает ему, обыкновенно, очень быстро свой решительный ответ, то, толкая его в гроб, то, удерживая на краю могилы. В последние минуты, в моменты высшего напряжения, мы обращаемся и к нашему общему миросуждению. И оно говорит нам то "да", то "нет", подкрепляя или ослабляя последнее решение. Но все же стоит отметить, что не философия перерабатывает людей, а люди выбирают себе философию, наиболее способствующую завершению процесса их самоопределения.
Тем не менее, анализируя любое самоубийство, мы найдем в нем момент, когда человек спрашивает себя: “Да и что такое жизнь вообще? Что такое этот странный мир”? Этими словами он призывает философию, и она, его личностная философия, наличие которой он, быть может, и не предполагал у себя, дает ему, обыкновенно, очень быстро свой решительный ответ, то, толкая его в гроб, то, удерживая на краю могилы. В последние минуты, в моменты высшего напряжения, мы обращаемся и к нашему общему миросуждению. И оно говорит нам то "да", то "нет", подкрепляя или ослабляя последнее решение. Но все же стоит отметить, что не философия перерабатывает людей, а люди выбирают себе философию, наиболее способствующую завершению процесса их самоопределения.
Вт Фев 18, 2014 8:31 pm
Я категорически против самоубийства. Конечно, я понимаю, что, чтобы правильно оценить поступок человека ,недостаточно того, что мы видим, что нужно узнать практически всё о сложившейся ситуации, чтобы понять, что им движет. Тогда, возможно, вместо того, чтобы осуждать, я бы оправдала. Но в данной ситуации, может я и не права, но мне тяжело это сделать. Мне кажется, что самоубийство – это проявление малодушия, игра эмоций (в нашем возрасте многие думают о самоубийстве, если что-то не ладится), в конце концов, это неспособность справиться с собой и с ситуацией. Я уверена, то из-за чего мы готовы повеситься, утопиться, перерезать себе вены сейчас, потом, возможно даже уже через год, может показаться нам таким глупым и мелочным… К сожалению, здесь нужно обращаться к психологу. Или, как бы жестоко это не казалось, сказать близким такого человека о его проблемах. Мне кажется, что только так можно помочь. Если же это пока просто намерение, нужно поговорить с человеком, найти к нему какой-то подход. Многие из тех, кто постоянно говорит о самоубийстве, просто хотят привлечь к себе внимание. Не всегда они действительно решатся на этот крайний шаг. То, что высказано, уже не жжёт душу изнутри и теряет силу. Но это всё в большинстве случаев. Бывают и исключения.
Я против самоубийства ещё и потому, что все мы зачем-то пришли на эту землю. Мы что-то должны здесь сделать, иначе мы могли вообще не рождаться. И если нам кажется, что мы ни для чего не нужны, значит просто не пришло ещё время. И ещё… Нужно думать о близких. Если человек уйдёт, его уже не будет, ему всё равно, но какую боль он причинит им? Нужно ли это делать?
Но если всё же отваживаться на самоубийство, то только так, как это сделал «Бен Х»: Уйти, чтобы вернуться. умереть, чтобы возродиться…
Я против самоубийства ещё и потому, что все мы зачем-то пришли на эту землю. Мы что-то должны здесь сделать, иначе мы могли вообще не рождаться. И если нам кажется, что мы ни для чего не нужны, значит просто не пришло ещё время. И ещё… Нужно думать о близких. Если человек уйдёт, его уже не будет, ему всё равно, но какую боль он причинит им? Нужно ли это делать?
Но если всё же отваживаться на самоубийство, то только так, как это сделал «Бен Х»: Уйти, чтобы вернуться. умереть, чтобы возродиться…
Вт Фев 18, 2014 8:35 pm
Подумать только - сколько людей - боряться за свою жизнь, неизлечимо больны...знают что умирают...
Они молятся и просят Бога дать им ещё день....
Некоторые, каждый раз засыпая, прощаются со всеми, потому что утром могут не проснуться.... которые проживают каждый день как последний..и каждый раз уходя от родных, уходят будто последний раз....
Сколько таких людей, страшно представить... Иногда она молятся и умоляют, дать им хоть час жизни....
А с другой стороны - есть люди, которые добровольно лишают себя жизни!.... Одни молятся чтоб ещё пожить, другие сами себя убивают....Абсурдно, неправда ли?
Говорят " меня никто не любит..." .Как же никто? А мама, папа...близкие? Они ведь с трудом смерть переживут....
С некоторой стороны самоубийцы - жесткие эгоисты.....
С самоубийствами нужно бороться...Только как? Во первых не запускать состояние депрессии...Родителям нужно очень внимательно следить за своими детьми, ведь зачастую - дети могут нуждаться в разговоре и поддержке...
Нельзя давать людям закрываться в себе, это нагнетает ещё больше.....
Они молятся и просят Бога дать им ещё день....
Некоторые, каждый раз засыпая, прощаются со всеми, потому что утром могут не проснуться.... которые проживают каждый день как последний..и каждый раз уходя от родных, уходят будто последний раз....
Сколько таких людей, страшно представить... Иногда она молятся и умоляют, дать им хоть час жизни....
А с другой стороны - есть люди, которые добровольно лишают себя жизни!.... Одни молятся чтоб ещё пожить, другие сами себя убивают....Абсурдно, неправда ли?
Говорят " меня никто не любит..." .Как же никто? А мама, папа...близкие? Они ведь с трудом смерть переживут....
С некоторой стороны самоубийцы - жесткие эгоисты.....
С самоубийствами нужно бороться...Только как? Во первых не запускать состояние депрессии...Родителям нужно очень внимательно следить за своими детьми, ведь зачастую - дети могут нуждаться в разговоре и поддержке...
Нельзя давать людям закрываться в себе, это нагнетает ещё больше.....
Ср Мар 12, 2014 6:53 pm
В фильме ужасов герои погибают по железной роли сценариста и режиссёра. Смерть приходит в темноте, от руки безумного маньяка, в пасти взбесившегося животного и по глупости. В реальной жизни человек находит в смерти необъяснимое удовольствие. Люди объединяются, чтобы помочь друг другу уйти из жизни. Невидимые секты самоубийц ведут строгий отбор. На уроках суицида не ставят двоек. Самоубийство, как неуловимый вирус шагает по планете. Древний инстинкт самосохранения засыпает, когда звучит вечный внутренний голос, приказывающий человеку убить самого себя.
Права доступа к этому форуму:
Вы не можете отвечать на сообщения
О смысле жизни
- Зачем вообще человеку смысл?
- Вот это вопрос. Человек вообще подразумевает, что его жизнь осмысленна, что он не простой набор молекул. По крайней мере, он хочет в это верить, он это ищет. Это для человека нормально. Можно ссылаться на философов, цитировать Ницше, например: «Если есть Зачем, то можно вынести любое Как». На определенном этапе, пока мы еще не закоснели, мы можем вспомнить, что в юности, в подростковом возрасте мы эти смыслы все время искали. Человек периодически задается вопросами «Кем быть?», «С кем быть?», «Зачем быть?», «Каким быть?», «Куда быть?» Но если в юности это вопросы, которые существуют по определению, то со временем человек может научаться уходить от них и прятаться, вытеснять их, отрицать их, маскировать и так далее.
Конечно, как кто-то из великих сказал: «Если вы встретите человека, который знает, в чем смысл жизни, бегите от него». Поэтому если дальше пойти от этого, то смысл жизни в поиске смысла жизни.
- К нам на сайт приходят люди, которые говорят: «Я не знаю, какой у меня смысл жизни, и поэтому мне плохо». Действительно ли есть такая зависимость, что как только человек теряет или не находит смысл жизни, ему становится невыносимо жить?
- Конечно. Утрата смысла – это одна из серьезнейших проблем современности. В условиях дефицита веры современный человек очень сильно нуждается в смысле. Здесь еще опасность заключается в том, что на каком-то этапе развития, теряя смысл, мы воспринимаем это как крах. А вообще это нормально, когда смыслы меняются и развиваются вместе с нами. Одно дело, какие у меня мечты, смыслы и цели, когда мне было 7 лет. Ведь мы считаем это нормально, что в 7 лет я мечтал продавать мороженое, в 10 быть космонавтом, в 12 шпионом. Поэтому смыслы вместе с нами меняются и развиваются. Время от времени мы ощущаем, что мы выросли из какого-то смысла, и нужно искать новый. Это не трагедия и не криминал, а симптом того, что в старой раковине, скорлупе мне уже тесно. Мне нужно новое.
- Это происходит, когда у человека случаются определенные возрастные кризисы? Например, в 30 лет. Или это вообще не зависит ни от чего и может в любой момент произойти?
- Это зависит от человека. Есть возрастные кризисы, которые предписаны, от которых увернуться практически невозможно. Это те поворотные точки, мимо которых не удается пройти. А если человек развивающийся, то он их может переживать в любой момент развития, когда у него какие-то количественные изменения требуют перехода в новое качество. То есть, повзрослеть можно в любом возрасте и, наоборот, в любом возрасте можно не повзрослеть.
- Нам часто пишут женщины: «Я не нашла смысла жизни, потому что у меня нет семьи, у меня нет детей, и я никак не помогаю обществу. Значит, смысла в моей жизни нет, значит, я бесполезный человек». Что можно на это сказать?
- Во-первых, обидно за женщин, за человека думать, что кроме такого смысла, как семья, других смыслов вообще нет. Что, исключительно репродуктивная функция и все? Это не к тому, что семья не нужна. Не факт, что это – единственное, и не факт, что это то, где я больше всего реализуюсь. Это нельзя так механически воспринимать. Для кого-то призвание – семья, для кого-то призвание – музыка, искусство, и может быть, семья будет мешать. И потом, это все очень непросто. Иметь семью – это же тоже определенный этап, это определенная взрослость. То есть, до этого нужно дозреть.
- Если человек уже перерос свои старые смыслы, а новых не нашел, и ему плохо в этом состоянии, что ему можно посоветовать?
- Во-первых, не пугаться. Во-вторых, не бояться искать и не бояться обращаться за помощью. Опять же, нигде не написано, что это нужно делать в одиночку – искать смысл.
- А как его искать с кем-то?
- Искать с кем-то, во-первых, эффективнее, во-вторых, веселее, потому что человек как личность существует только в отношениях, и себя как личность я могу познавать и понимать, что мне нужно, только через отношения. То есть, без отношений нет личности, нет меня. Мы знаем истории о Маугли, описаны несколько случаев, и ни один из них человеком не стал.
- А какие еще конкретные советы, кроме общения, можно дать? Может быть, пробовать что-то новое?
- Не бояться пробовать, конечно же. Я еще раз подчеркну, отношения – это самое важное. Как бы мы себя ни убеждали, мы без них не можем. Поэтому мы стремимся эти отношения совершенствовать, но лучше плохие, чем никаких отношений. Нужно понять, что отношения нам нужны, причем любого уровня. Здесь еще мешает юношеский максимализм, когда или-или – или любовь или ненависть. Всякие отношения нужны: и прохладные, и формальные, и какие-то ритуальные, и игровые.
Опять же, эти отношения помогают отсеивать, проводить отбор для более близких отношений — для дружбы, для интимных отношений. Грубо говоря, вокруг меня тысячи человек, с которыми я здороваюсь. Из этой тысячи я с десятком-другим пойду в кино, на футбол или просто с удовольствием проведу время, поболтаю. Из этих десятков есть десять, которых я приглашу к себе домой, в гости или поеду с ними отдыхать. А дальше из этих десяти я посмотрю, с кем я пойду в разведку, с кем буду строить семью, воспитывать детей. А надеяться, что шел по улице и раз, встретил – самая опасная иллюзия, особенно в условиях интернета. Иллюзия доступности большого выбора и иллюзия того, что благодаря интернету и большому выбору можно найти идеал, который полностью будет мне соответствовать. Это все ерунда. Да, найду я принца через интернет, и что? А сумею ли я с этим принцем отношения построить? Представим себе принца, договорились о встрече, встретились в ГУМе у фонтана с принцем. Что будем делать-то? Вот здесь все и разваливается, потому что отношений строить не умеем.
- Как их надо учиться строить?
- Хороший вопрос. Мастера создает упражнение.
О смысле смерти
- В чем заключается смысл смерти тех, кто хочет покончить с собой? Зачем люди это делают?
- Я бы эти понятия развел немножко – смысл смерти и смысл самоубийства. В большинстве случаев смыслом самоубийства смерть не является. Это способ решения какой-то жизненной проблемы. Создается парадоксальная ситуация, когда человек, не осознавая этого, подразумевает, что он как бы умрет и не умрет, он будет пользоваться плодами своей смерти. Самое простое: «Я умру, и она (он) меня полюбит». То есть, я умру, и тогда меня полюбят, и тогда я воспользуюсь этой любовью. Такой способ получить любовь. А кто ее получит-то? Об этом мы не думаем.
Большинство ситуаций, когда речь идет о наказании, мести, подразумевает, что кто-то воспользуется этим результатом. То есть, это делается для кого-то. Этот человек раскается, этого человека накажут.
Это может быть уход. Хочется спрятаться, хочется облегчить боль, но просто умереть не хочется хотя бы потому, что мы не знаем, что это такое. Как мы можем хотеть того, чего даже близко не представляем? Поэтому мы туда подкладываем какие-то конкретные смыслы: обезболивающее, бегство, месть, наказание, самонаказание, завоевание любви, признание.
- Как объяснить человеку, что он на самом деле хочет не смерти, а вот этих вещей?
- Конечно же, это лучше делать в условиях каких-то профессиональных отношений. Но в принципе, идея в том, чтобы, во-первых, человек осознал этот парадокс и для чего он это делает. Первое терапевтическое действие – конфронтация вот этого смысла, поведения, и кто этим воспользуется. Человек увидит детскость такого поведения, как говорится «обмануть кондуктора – взять билет и не поехать». Кого мы обманули?
- Как помочь человеку, если он говорит, что не может больше терпеть, что он хочет убить себя, потому что ему больно?
- Искать, какие существуют способы эту боль облегчить, определить, что болит, от чего болит. Чаще всего можно лечить. Как в медицине: раньше отрезали ногу, руку, если возникало воспаление, к примеру, заболела нога после ранения. Сейчас не обязательно сразу резать, можно найти более тонкие и эффективные способы лечения.
Смысл в том, чтобы показать человеку, что есть вариант, который он еще не попробовал. Этот вариант нашел – молодец, он у тебя есть. А какие еще есть у тебя варианты?
Ведь это рабство. Человек думает зачастую, совершая такой акт, что это – высший акт свободы личности — убить себя. Но если у тебя нет других вариантов, какая же это свобода? Это 100% детерминированность. Свобода – это наличие выборов, когда я могу так и так. Я эти варианты проверяю, ищу новые.
- Лечить должен профессионал, то есть, врач-психотерапевт?
- В идеале, конечно. Но и обладать навыками самопомощи, взаимопомощи – это нормально. Например, знать, что я могу делать, когда мне кисло, когда меня бросила девушка. Я могу, конечно, биться головой об камень или есть таблетки, а могу лес валить или на велосипеде километров 200 проехать.
- У нас существует предубеждение против медикаментозной помощи и какого-то помещения в стационар.
- Да, это какие-то дремучие предрассудки.
- Человеку кажется, что на нем клеймо будет стоять.
- Кто это клеймо ставит — мне непонятно. По крайней мере, в наших условиях. Многопрофильная больница: люди лечатся от язвы, от гипертонии, кто-то просто беременный. У всех одинаковое клеймо при выписке – «Городская клиническая больница». Существует еще несколько видов нетрудоспособности – это заболевание, уход за ребенком, несчастный случай. Вот такие клейма существуют в природе у нас.
А в плане лекарств – это от неграмотности, конечно же. Обожраться можно и гречневой кашей, а в малых дозах и змеиный яд полезен. Вопрос не в том, что именно, а чтобы это было в правильной дозе, по делу. В народе существует поверие, что так называемые БАДы – это безопасно, а лекарства – это колеса, это ужасно. Все с точностью да наоборот. Если речь идет о лекарственном препарате, который назначает врач, то речь идет о чистом веществе, которое прошло столько испытаний, что обывателю представить себе трудно. Чтобы лекарство попало в розничную сеть нужно столько всего сделать, столько всяких испытаний и проверок провести. То есть, когда врач назначает лекарственный препарат, он знает, что это – чистая молекула, и больше там ничего нет. Он знает, как она действует, и может точно рассчитать дозу.
Если речь идет о травках, БАДах и тому подобных как бы безопасных вещах, то там контроль за качеством как за пищевыми продуктами. Их качество отслеживается на таком же уровне, на котором отслеживается качество картошки на рынке. Посмотрели — вроде не гнилое, можно есть. Что там – никто, естественно, не проверяет. В лучшем случае, если повезет, там будет морская капуста.
- Зато не химия.
- Да, зато не химия. Никто не знает, что такое химия. Чистая вода – это химическое вещество. Чистая вода – это чистая химия. Грязная вода – это уже не химия.